Історію подано мовою оригіналу

В Мариуполе под сплошными обстрелами людям было сложно обустроить быт. От холода люди умирали в своих квартирах 

В шесть утра позвонил брат из Каховки и сказал: «Я вижу, как обстреливают. Что это такое?» А я сказала: «Это война». В Мариуполе мы прекрасно понимаем, что это значит. Я точно знала, какая опасность была на тот момент. 

По всему Мариуполю пропала связь, не стало света, не было газа. Но самое страшное – это военные действия. Все остальное разрешилось. Было тяжело, но тогда всем было тяжело. Приходилось на улицу выходить, под обстрелами готовить, воду добывать. Когда попадания в окна были и стекла разбились, то на улице было минус 14, а у нас в квартире – плюс три. Все было очень непредсказуемо. 

Мы не знали, выживем или нет, потому что многие замерзали в квартирах. Ведь убивает не только оружие. Еще и не было медикаментов. 

Чтобы приготовить покушать, нам надо было найти воду и дрова. Мы на пятом этаже жили, и надо было туда подняться, а потом спуститься на первый этаж с водой и дровами. 

Я видела, как расстреливали завод Ильича. Мы находились в таком месте, что я это видела каждый день. Для меня это было очень тяжело, потому что там были военные, и они были единственные в городе, кто еще представлял Украину. Мы даже не знали, что на самом деле происходит, потому что ходить в другие микрорайоны невозможно было из-за обстрелов. 

Сначала рашисты зашли в наши микрорайоны, а затем завоеванная ими территория расширялась. Все это ужасно. И больнее всего, когда кто-то из соседей говорил: «Уже все, наших там нет». А на следующий день кто-то там отстреливался, и мы понимали, что еще идут бои и люди там есть, они сопротивляются. Было очень тяжело, потому что выходило так: если их всех убьют, нам станет лучше: мы не будем слышать, как летают самолеты и как стреляют танки. 

А ужаснее всего было то, что там были еще и мирные, дети… Это потом мы уже узнали, в Украине. И это было самое тяжелое впечатление. Мне очень хочется, чтобы они вернулись.

Мой сын – инсулинозависимый, и у нас была проблема. Хотя у нас инсулин на тот момент был, но его нужно хранить в холодильнике. Пока было холодно, все было нормально, а когда стало тепло, нужно было оттуда выбираться. А как выбираться? Связи не было, и никто не знал, как это сделать. Многие просто выходили, вот и мы вышли. 

Мы в Никольское поехали, не понимая, что происходит и куда нужно двигаться. Сначала, как все, хотели регистрироваться и встали в очередь, а потом подумали: «А зачем нам это надо?» И не стали. Просто выехали в Бердянск. И это был очень разумный поступок. Оказалось, что фильтрацию не обязательно было на тот момент проходить. 

Перевозчик, который был обычным водителем такси, привез нас в школу № 5. Там мы спали на полу, но нас кормили один раз в день. После Мариуполя это было очень даже неплохо. Мы там две недели прожили и нашли перевозчиков, когда появился «зеленый коридор». Это было, когда представители ООН заезжали в Мариуполь и вывозили мирных жителей. Мы выезжали второго числа, а добрались только четвертого. 

Мне не понравилось, что ООН и Красный Крест не имели большой силы. Потому что тогда то, что сказал представитель «ДНР», оказалось важнее. 

Выезжали 52 автобуса. Они заезжали в Мариуполь. Я так понимаю, должны были эвакуировать всех. А выехали около пяти автобусов, заполненных людьми. 

Люди каким-то образом находили связь, и мы видели, как возвращались эти автобусы. Мы потом пытались пристроиться к ним. Их было, кажется, 52, я точно не помню. И 48 проехали пустыми. А люди стояли с чемоданами, с детьми. И старики там были. А эти 48 автобусов проехали просто пустыми. Они заехали в Мариуполь, а на Запорожье поехали пустыми. 

Нас было 19 машин. Десять прошли, а девять - не успели, и мы в том числе, потому что там все равно кто-то вне очереди заезжал. Потом мы выбрались. Перед этим сидели под солнцем, и еда у нас заканчивалась. Все это неприятно, но терпимо, потому что хотелось выехать в Украину.

Я надеюсь, что война завершится очень скоро. Я очень радуюсь, когда наши территории освобождают. Особенно когда у меня там близкие есть, знакомые, и я за всех переживаю. Хочется, чтобы их освободили.

Не представляю, какое у нас будущее. Надеюсь, что будет все хорошо, будем город отстраивать. Я вообще уже хотела сидеть и ничего не делать. Мне 62 года. Я хотела просто заниматься своими делами, а теперь будет по-другому, значит. Українською мовою будемо розмовляти.