Історію подано мовою оригіналу

Семья из Мариуполя скрывалась от обстрелов в коридоре своей квартиры. Они видели улицу в окно, но когда вышли из дома и начали выбираться из города, увидели вокруг настоящие ужасы.

23 числа я легла спать очень поздно, потому что смотрела телевизор. Меня очень напрягала ситуация, потому что известный мужчина сказал, что он готов к тому, что завтра что-то начнется. Я легла спать. Приблизительно в шесть утра позвонила дочь и сказала: «Мама, началась война. Собирай документы, мы сейчас за тобой приедем». Я быстро собралась, и они через несколько минут приехали на машине и забрали меня.

Зять сказал, что они закупили воду и газовые баллончики. Мы поставили машину и шли пешком к ним домой в центр города. Были слышны взрывы, люди суетились, были напуганы. Кто-то ехал, кто-то выходил. Мы пришли к детям, наблюдали ситуацию в интернете и по телевидению, сочувствовали Харькову. 

Мы думали, что у нас что-то будет в Восточном, потому что всегда слышали там взрывы. Затем события быстро развивались. Отопления уже не было. Стали поддерживать температуру, подогревая воду на плитке. Затем взрывы участились, пропал свет и интернет. Рядом была вышка «Киевстара», и мы еще могли говорить по телефону, заряжая от повербанка. Родственники из Киева настаивали, чтобы мы выезжали, а мы говорили: «Как мы все покинем?», потому что еще не совсем понимали, что происходит. 

У меня дома остались продукты – мы пошли и забрали все из морозилки. Многое уже пропало. Шестого числа были страшные обстрелы, не стало газа, и мясо мы дожаривали на его остатках. Сделали тушенку из того, что было. Некоторые заготовки у нас были. Перед этим зять хлеба купил, и я спросила, почему так мало. Он сказал, что завтра купит еще. 

Дочь даже смеялась: «Ты еще скажи, что сухари сушить надо». А на следующий день хлеб уже стоил 106 гривен. Зять купил, что успел, и мы стали экономить.  

Седьмого стало тихо. Уже с водой была проблема. Зять пошел куда-то, выстоял очередь, и ему не хватило воды. Мы с дочерью пошли ко мне домой – забрать воду, которая у меня была. Шли пешком два квартала и наблюдали страшное мародерство. Мы видели, как люди разбивали магазины, киоски и все тащили. Страшно было смотреть, как горы добра несли, увозили. Я старалась смотреть перед собой. И тут мы подошли к моему дому, я подняла глаза – а моя квартира разбита, балкон разрушен, все висит, стена полностью вывалена, стекло полностью выбито, перекошено. 

Я взяла нижнее белье и воду, и мы пошли домой к детям. Зять понял, что что-то произошло. Мы сказали, что разбито все: балкон и окна. Зять сказал, что окна и балкон – это ерунда, и я начала смеяться. Это была защитная реакция. 

Газа не было, нас еще спасал переносной газовый баллончик. Мы очень экономили. Гречку замачивали водой на ночь утром только до кипения доводили и добавляли мясо, которое стушили. Три раза в день кипятили чай – ровно три чашки. 

А потом начали вылетать окна. Первое окно выбило на кухне. Как раз дочка готовила еду, только отошла от окна – и его выбило. Становилось холоднее, и мы не знали, что делать, чем забивать. 

Заделывали пластиковое окно куртками, но взрывной волной все отрывало, и ничего не держалось. Температура постоянно падала. 

Восьмого марта зять решил нас поздравить. У него была бутылка шампанского - мы его открыли, съели сыр и колбасу из запасов. Настроились, что все будет хорошо. А к вечеру такие обстрелы начались! Не было еще обстрелов страшнее, чем в тот день. Мы пытались пойти воду взять. Стояли в очереди полтора часа, и тут начались такие обстрелы, что очередь разбежалась. 

Я предложила забрать из моей квартиры теплое двуспальное одеяло. 11 числа мы забрали воду, какая у меня была, крупы и еще что-то по мелочи. Было холодно, мы спали одетые. Я себе постелила на полу в коридоре - спала там, и собака со мной. Когда обстрелы стали усиливаться, к нам туда перебралась дочка. Были страшные повреждения. У нас было выбито окно не только на кухне, но и в зале, и уже была лоджия выбита. Только одно окно в спальне уцелело, но там была выбита дверь. Там дуло и сквозило. Температура на улице была -10, а в квартире было + 2 в той комнате, где мы спали. 

Было ужасно холодно, и мы надевали на себя все, что было: по две шапки, пуховики, кутались во все имеющиеся одеяла. Окна и двери колыхались от сквозняка, постоянно бахало в стенку. Стена была ледяная. Пес очень боялся взрывов. 

Родственники из Киева нас все время звали, и мы уже были готовы ехать, но понимали, что попали в ловушку, потому что линия фронта была уже на нашей улице. Начались бои на перекрестке, где находился наш дом. Из дома выйти было практически нереально. В нашем доме уже поселились вражеские военные с белыми повязками, «ДНРовцы». Рядом квартиру занял какой-то пулеметчик российский и стрелял оттуда. Наша квартира вся дрожала. Потом возле нашего подъезда установили танк русский, и прямо оттуда стреляли. Дрожал весь дом, подпрыгивал. 

Мы не знали, куда деваться, и выходили в коридор, за перегородку. Нам казалось, что она нас защищает. Мы боялись даже показать, что мы там находимся. Русские солдаты ходили по подъезду, и мы слышали их голоса, их разговоры. 

Мы все сидели очень тихо. И песик настолько был умный! Ему говорили сидеть и молчать, и он молчал - все понимал, что происходило. Мы прятались, когда были сильные взрывы, а потом замерзали и опять перебирались в комнату. 

Страшный день был 12 или 13 марта. Уже начались авианалеты. Это было страшно. Мы по гулу определяли, что это самолет, и тут же прятались в свое убежище. Через каждые десять минут летел самолет и падала бомба. В тот день было что-то неимоверное. Это передать словами невозможно. Подпрыгнул дом, и мы от испуга все упали и укрылись одеялом. 

У меня было такое ощущение, что мы куда-то проваливаемся, все рушится, дом сложился и мы летим в пропасть. Там был визг, треск, вой. Это просто не передать словами! Мы молились с дочерью, я кричала. 

Когда это все закончилось, мы откинули одеяло, друг на друга посмотрели и сказали: «Мы выжили». Даже сами не поверили, потому что выжить в такой ситуации нам казалось нереальным. И мы поняли, что надо собираться и уходить. Машина стояла в гараже. Пока зять пробирался к ней, мы переживали и очень ждали, потому что на улице трупы валялись и разбитые танки. Часть танка залетела на седьмой этаж нашего дома. Напротив горели дома. Выгорали целые подъезды. 

Самое страшное –видеть, как горят дома. Воды нет, пожарных нет, и все горит. Ночью - сплошная темень, и только пылающие дома, дым. Окна выбиты, дышать нечем. Мы понимали, что погибнем или там, в доме, или под обстрелами, когда будем бежать к машине. Знали, что можем погибнуть в любой ситуации, но надо что-то делать. 

Аккумулятор сел, машина не заводилась. Там были еще люди, у которых такая же проблема, и мы пытались кого-то найти, чтобы «подкурить» аккумулятор, но никого не было. Потом мы узнали страшную новость: разбомбили драмтеатр. Для нас это было вообще шоком. 

Зять несколько дней пытался что-то сделать, но ничего не получалось. Мы замерзали, хлеба вообще не было, воды практически тоже. 

Так мы дотянули до 21 марта. Лекарства закончились. Когда были страшные обстрелы, то принимали успокоительное. Мы с дочкой настолько экономили эти капельки! Заканчивалось уже все. 21 марта зять пошел в гараж и завел машину. Был прилет, и с огромного гаража сорвало дверь. Там стояла машина, в которой был нормальный аккумулятор, от которого зять завел свой. 

Назавтра ранним утром мы пошли в гараж. У нас были с собой теплые вещи, немного продуктов, документы и собачка. Сложно было выйти из подъезда, потому что рашисты уже никого не выпускали. В соседней квартире жил солдат, который мог нас остановить. Когда мы тихонько открыли перегородку, он разговаривал по телефону и нас не слышал. Главное было, чтобы песик не загавкал. Внизу стоял часовой. Ему мы сказали, что у нас полностью разбита квартира и очень холодно, так что мы идем к родственникам в другое место. Он сказал: «Хорошо, идите». 

Мы же улицу только в окно видели, и даже не представляли, какой ужас там творился. Обгоревшие машины, трупы, дома выгоревшие… 

Когда прошла всего один дом от нашего и мы ко второму подошли, было настолько страшно, что я вообще боялась смотреть по сторонам. Мне казалось, что я попала в какой-то фильм ужасов. Я думала, что страх – это то, что мы из подъезда видели. Но нет, это было еще не то. 

Мы прошли квартал, и тут начался сильный обстрел: все летало, свистело. Мы все были такие ослабевшие, что по дороге падали - не было сил идти. Я думала: «Хоть бы машина уцелела», потому что прилеты же были везде. Мы добрались до гаража, и зять не мог его открыть. В конце концов, открыл, мы сели и попытались ехать. Все дороги были разбиты, везде валялись деревья и провода. Мы стали пробираться в объезд куда-то. С большим трудом выбрались и увидели, что уже собирается колонна таких, как мы. Мы поехали в этой колонне, и начались блокпосты. Мы прошли от Мариуполя до Бердянска семь блокпостов российских. Нас останавливали, проверяли документы и машину.

У нас была самая большая мечта – принять душ, потому что мылись мы холодной водой чисто символически. Был кашель, все были простужены. В Бердянске остановились у одной женщины, покупались, зять сказал, что идет в магазин за хлебом. Почему-то захотелось горячих сосисок. В магазине колбас было полно, а хлеба не было. Зятю повезло: пока купил колбасы, привезли хлеб. Давали по одной буханке, и он сказал продавщице, что его семья три недели не ела хлеба. 

Продавщица поступила по-человечески. Она сказала: «У вас две руки, так что возьмите две буханки». Зять принес, и мы сразу съели буханку - так нам хотелось хлеба. 

Мы прошлись по Бердянску и увидели, что там уже ходят русские солдаты и местные люди собираются в группки – собираются выезжать. Мы поняли, что нам тоже не стоит здесь задерживаться. Утром уже в машину грузились и услышали взрывы. Хозяева квартиры сказали, что в первый раз такое - за все время в Бердянске взрывов не было. Я сказала, что надо быстрее выезжать, потому что страшно. Потом узнали, что в этот день там был взорван корабль, и город закрыли на неделю. Нам просто повезло выскочить оттуда. 

От Бердянска до Запорожья было 20 блокпостов. Людей на морозе раздевали до трусов, все осматривали. Зять не брился, чтобы выглядеть у пожилым человеком, который уже воевать не будет. Говорил, что пенсионер, и его особо не осматривали. Нас спасла наша собака. Боня наш такой симпатичный, что никто не мог перед ним устоять. Даже рашисты, когда открывали машину и он на них начинал лаять, говорили: «Ой, какой молодец!» 

На одном блокпосту какой-то танкист погладил пса, и тот укусил его за палец. Мы очень испугались. Танкист был с автоматом, и мы не знали, что он сделает. 

Но он оказался более-менее адекватным: сказал, что сам виноват - не надо было лезть. Собака была нашим отвлекающим фактором. 

Последний блокпост был в Васильевке. Это была «серая зона» между Запорожьем и оккупированной территорией, там было множество русской техники. Остановилось все движение, никого никуда не пускали. Шли танки, БТРы, очень низко над землей летали самолеты. Такой грохот был, и так страшно было! Когда переход техники закончился, мы думали, что нас сейчас пустят в Васильевку, но нам сказали, что там идет бой. Нас отправили на Орехов. 

Колонна машин развернулась и поехала на Орехов. А там на блокпосту кадыровцы сказали: «Почему вы сюда поехали? Тут все заминировано. Хотите подорваться – пожалуйста, езжайте, это ваш выбор». Мы вернулись на Васильевку, но нас никто не пускал. И тогда один мужчина сказал: «Я знаю тут одно село, давайте туда поедем». К вечеру мы приехали. 

Село оказалось оккупированным, но там русских не было, люди были проукраински настроены, они приняли нас. Такое можно увидеть только в кино: они начали тащить продукты, заварили чай, принесли молоко, мясо, картошку, готовили нам еду горячую. Было столько внимания! Нас было больше 30 машин, но нас встречали так, как будто мы им все родственники. 

Приехал местный депутат и сказал, что сможет нас заправить. Он заправил нашу машину соляркой и дал 20 литров бесплатно. Я сказала, что мы заплатим, а он ответил, что это его вклад. 

Солярка – особо ценный продукт, который нужен танкам, поэтому нам сказали никому не говорить. Все остальные машины были на бензине, его можно было смело заправлять. Депутат дал нам номер телефона, и когда мы приехали на украинскую территорию, написали ему письмо с нашей благодарностью. 

Ночью начались сильные обстрелы, прилеты, а мы были в поле. Нам нужно было отключить мобильные телефоны и выключить фары, чтобы не стать наводкой. Женщины, которые были с детками, пошли по домам, а мы остались в машине. Холод был неимоверный - восемь градусов мороза было 24 марта. Машины периодически прогревали, но мы страшно замерзли. В шесть утра колонной наших машин мы удачно проскочили, потому что этот блокпост еще не организовался. Россияне, видно, еще спали. 

Мост был уже заминирован, но нам рассказали, как ехать по полю. Мы рисковали. Мы доехали до определенного места, остановились и не знали, куда дальше. 

Наша машина была первой, за нами стояла вся колонна, и никто не знал дороги. И тут подъехал микроавтобус из Энергодара. Он нас вывел. 

Мы дождались украинскую полицию и очень обрадовались. Мы двинулись колонной, потом машины, которые ехали сзади нас, стали лететь вперед. Когда мы приехали в Запорожье, узнали, что хвост колонны обстреливали россияне, и те машины убегали от обтрела. Мы добрались до «Эпицентра», где нас встретили наши люди, предлагали еду и предметы личной гигиены. 

Дальше наш путь лежал в Царичанку Днепропетровской области – к родственникам зятя. Мы побыли у них две недели и приехали в Киев. Сейчас живем тут на квартире.  

Я плакала каждый день – с марта, когда мы уехали, и до середины июня. Мне сказали: «От того, что ты будешь плакать, ничего не поменяется. Лучше поменяй все в себе». 

И я решила, что плакать больше не буду. Стараюсь улыбаться и радоваться каждому дню.

Думаю, война закончится в феврале или марте. Я свято верю, что Мариуполь точно будет свободен через год. Киевляне говорят: «Как вы можете настолько в победу верить?» А я отвечаю, что после того, что мы прошли, у нас нет выбора - мы должны верить в победу. Моя дочь говорит, что мы летом будем купаться в Азовском море, а я говорю, что в Мариуполе мы будем весной. Верю, что все будет хорошо. Мы сильные, и у нас все получится.