Історія подана мовою оригіналy
Яна с мужем Мишей и годовалым ребенком жили в Приморском районе Мариуполя. Миша работал в порту, Яна – в пекарне. Война разрушила всё. 24 февраля семья перебралась к родственникам в центр города, подальше от бомбежек. Постепенно отключали связь, свет, воду, газ. 4 марта начали бомбить центр. Но самое страшное случилось 13 марта. Подробнее – в записях Яны.
1З марта было тихо-спокойно. Это я называю тихо-спокойно, где-то там бомбят, в другом районе. И как обычно, мужики дрова кололи. Моя мама пошла вниз тоже помогать что-то, потом поднимается обратно... Я с ребенком сижу в коридоре, он спал. Это было где-то 14–14:30. Мужики готовят еду, мама возвращается в квартиру и начинается жуткая бомбежка. Я ребенка укрываю собой, мама упала, бабушка тоже куда-то спряталась.
А я не понимаю: мой муж же остался на улице. И тут забегает Мишин папа и говорит: «Его ранило, не знаю, что делать». У меня начинается истерика, я начинаю орать.
Я выбегаю на лестничную клетку. А рядом с ним еще был мужчина с дочкой. Их насмерть сразу осколками…. Снаряд просто прилетел во двор. Мишу соседи занесли в подъезд и просто на первом этаже начали его зашивать без всего, накладывали жгуты какие-то, не знаю, меня к нему не пускали. Я еще грудью ребенка кормлю, вот они и не пускали, говорят, не надо тебе это видеть.
Я стою на втором этаже, а он лежит на первом и кричит мне: «Яна, я тебя люблю! Люблю тебя, люблю малого!» Просто уже прощался со мной...
А мне соседи: давай, неси там бинты, нитку, иголку. Я бегом давай собирать, все это соседям передаю, они бегом на первый этаж. Кричат: «Замерзает!» Я бегу за одеялом. Он же лежит на полу в подъезде.
И его на одеяло положили и занесли в квартиру. Его когда занесли, он был весь в крови, перебинтована голова, ноги перебинтованы полностью. У него еще был болевой шок, ему не было больно, улыбался.
Лежит, говорит: «Все у вас будет хорошо». Я говорю: «В смысле у нас? У тебя тоже!» А он говорит: «Нет». Мне сосед говорит: «У него в животе дырки, наверное, там осколки». «Капец», – отвечаю.
И все, соседи дверь закрыли, а мы сидим плачем. Мама его плачет, я плачу, мама моя плачет, а он лежит, блин, улыбается... Ну он же позитивный человек, был такой.
А потом через часа два болевой шок прошел, и он просто начал орать, плакать, говорит: «Яна, принеси мне пистолет, принеси мне нож, сделай что-нибудь, мне больно! Папа, принеси мне пистолет, вам что, нравится, как я мучаюсь?» Я говорю: «Нет, я не могу принести». Он говорит: «Да я все сам сделаю!» – «Нет, – отвечаю, – ты выживешь, ты чего, блин!» Потом соседи собрали еще лекарства, обезболивающие, ампулы. Каждый час кололи, а ему ничего не помогало. Он орал, плакал, говорил, что мучается, что больно. «У меня в животе болит, там осколок, чувствую, как он двигается. Мне плохо, мне больно».
14 марта папа его говорит: «Надо его в больницу везти». А как? Все уже разбомблено. Он пошел в шесть утра искать кого-то, и сосед наш с первого этажа сказал, что отвезет. И они уехали в эту больницу. И все, больше я его не видела. Папа с водителем вернулись, сказали, что хорошая больница, врачи есть, там чисто, ему сделали операцию.
15 марта сосед поехал в эту больницу, потом днем приехал, сказал, что утром его не стало. 15 марта утром его не стало.
С этого момента наш район начали бомбить постоянно, каждый день. Каждый день, каждый вечер. У нас вылетели комнатные двери, когда мы в коридоре сидели. Ребенок орал от взрывов. Это был кошмар. Окна, ясное дело, тоже повылетали.
2З марта прилетело именно в наш подъезд. Дверь железную просто вывернуло, карниза не стало. Перед этим мы спустились в подвал. Но, понимаете, там везде пыль, мусор, дохлые кошки. Там было невыносимо, а у меня ребенок годовалый, который плохо ходит. Не может переступать [через] камни, стекло, он падал в эту пыль. Я говорю: «Мама, я не буду здесь больше находиться, не хватало еще болячку какую-нибудь подхватить». Мы переночевали там одну ночь, и я вернулась в квартиру.
Будь что будет. Честно, я уже хотела, чтобы бомба в дом прилетела и нас всех сразу… Я уже не хотела жить просто.
27 марта прилетело в нашу крышу, на пятый этаж, и там было видно небо... Когда прилетела бомба в крышу, все соседи начали говорить, что все, уже это край, надо что-то делать. У меня сумки, понятное дело, уже были готовы. Надеялась, что кто-то приедет, потому что меня искали мои друзья, друзья мужа, но никто не доезжал – бомбежка была сильная очень.
Мы с соседями решили: надо идти на ту сторону, на 17-й микрорайон, там уже «ДНР» были и там меньше бомбили. Собрали все самое необходимое. Но моя свекровь же парализована, она сказала: «Я никуда не пойду, я буду здесь». Муж ее, папа Миши, сказал тоже: «Не брошу ее, останусь здесь с ней».
И мы побежали... Мне малого завязали пледом, привязали ко мне, чтоб я могла взять хоть какую-то сумку и его чтобы не держать двумя руками, а одной. Это кошмар был, там был такой ад…
Бомбежка началась, мне кричат «Беги!» Боже, я бегу с малым, с этим рюкзаком, забегаю в какое-то укрытие, хоть стены чтобы были, потому что там эти снайперы стреляли. У меня бабушка идет с палочкой... Боже, я уже прощалась с жизнью.
Я была в шоке, я же не выходила из дома месяц почти. Девятиэтажные дома все сгорели, пятиэтажные дома все сгорели.
На остановках трупы лежали. Вот просто лежит, лицо накрыли тряпочкой, и он уже фиолетовый был.
Мы перебежали на ту сторону, и слава Богу, там уже несильно бомбило. Мы пошли в больницу на 17-м районе, нам говорят: «Да, вывозят на Володарское, надо записываться в очередь». А моя бабушка осталась у двоюродной сестры там, сказала, что никуда не поедет. Ну, она еле ходит, тяжело. И все. Мы с ней попрощались тоже. Моя мама просто уже не увидит свою маму. И мы, получается, пришли к этой больнице и понимаем, что мы не успеем. Мама говорит: «Давай, может быть, попробуем как-то частника… И тут я вижу какого-то мужика, он садится в машину, знаете, четверка типа «Жигули». Я подбегаю, он говорит: «Могу взять еще двоих». Сто долларов с человека это стоило, из Мариуполя до Володарского доехать.
Залезли мы в эту машину. У меня из одежды с собой было по минимуму. Я надела мужа штаны, черные спортивные трекинговые такие штаны, у меня была бананка, сумка такая на пояс темно-зеленого цвета, и бафф такой, шарфик, тоже темно-зеленого цвета. Трекинговые сапоги, рюкзак, мешок от спальника. Мы туристы, и у меня все это есть, все темно-зеленого цвета, ну потому что туристическое. Мы едем на этой машине, подъезжаем к блокпосту и водитель говорит:
"Только тихо, ничего не говорите, пока я вам не скажу. Они очень злые, молчите, если будут что-то спрашивать, только правду говорите". Подъезжаем – и тут начинается еще один ад
Я выхожу с ребенком на руках, на меня вояка такой смотрит, направляет на меня автомат.
– Нихера себе, какая ты красивая, у тебя такая бананка классная и бафф военный. А ты кто?
– В смысле кто? Я никто, я не понимаю, что вы имеет в виду.
– Ты вояка? Чье это у тебя, чья бананка такая?
– Это мужа бананка.
– А кто у тебя муж? Он доброволец, да?
– Нет, – говорю, – он обычный человек.
– А где он?
– Он умер, его убило.
– Кто убил?
– Ну не знаю, снарядом...
– А это, наверное, мы убили!
И стоят ржут, понимаете? Мама стоит плачет, малой начал капризничать. А этот ржет с нее. Они такие злые… Один говорит:
– Кто он такой?
– Да никто, он в порту работал, мы просто туристы.
Он опять:
– Да мы тоже туристы.
Другой говорит:
– А я бы ее вообще раздел, посмотрел бы, что там на ней. Давай, колени показывай. Они думали, я снайпер, ну, на коленях стоят они там. А я свои ноги месяц не видела, мы месяц не купались, не переодевались, потому что холодина была, +5, влажными салфетками только... Он смотрит на мои колени и спрашивает:
– А что у тебя за ссадины?
– Синяки, – говорю, – в коридоре мы сидели.
– Татухи есть?
– Да, у меня татуировки есть. Показываю, у меня якорь, клевер.
– Что за якорь, я не понял?
– У меня папы нету, он был моряком, набила в память о папе.
– Ясно, я понял.
И давай кошельки все шерстить, все документы шерстить полностью. Проверяли мои сумки. Я говорю:
– Здесь детское питание, здесь одежда.
– Не прикрывайся ребенком, мне насрать вообще.
Потом отобрали телефон, зашли в галерею, увидели фотографии походов, палаток, рюкзаков, и тогда они такие: ну да, наверное, ты туристка.
Я уже говорю, когда они меня шмонали, [думала] да блин, расстреливайте хоть здесь, мне уже все равно. Мужа убили, ну честно, делайте что хотите. Было страшно, что меня заберут, а маму с малым оставят. Вот это мне было страшно. Я думала, честно, меня не отпустят. Моя мама там стояла в такой истерике, а они стояли ржали над этим всем. Понимаете? Он мне говорит:
– Мы восемь лет так жили, теперь вы так будете жить.
Но они в Донецке так восемь лет не жили. Ну, потом нас отпустили, и мы выехали. Мне наш водитель говорит: Бананку выкидывай, бафф выкидывай. Ты чего?» Я это все выкинула в окно, со страха просто, с паники.
Я бы хотела вернуться в свой прежний Мариуполь. Мне не нужна никакая Европа. Я хочу свой старый город. Там все было хорошо, его только начали обустраивать. Парки построили, сделали красивый пирс возле моря. Только все начиналось. Начали строить университет в центре города новый. Сказали, что уже будут набирать студентов. Я очень хочу вернуться домой, в мой Мариуполь.
Сейчас Яна с ребенком находятся в безопасности в Европе.
.png "Імена")
