"Я сейчас вижу эти картины перед глазами, а их нет"

"Мы сняли все работы Куинджи, Айвазовского, Дубовского, иконы. Я позвонила в краеведческий музей, попросила машину, а мне ответили: "Прячьте, как хотите". Мы решили усилить сигнализацию. Электрик пришел 25 февраля. Установили дополнительные датчики. Закрыли музей... Ключи и сейчас при мне, но больше в музей я так и не пришла", – вспоминает заведующая Художественным музеем имени Куинджи в Мариуполе Татьяна Були.

24 февраля в 5 часов утра мне позвонил сын из Киевской области, из Обухова, где я сейчас живу, и сказал в 5 часов утра: «Мама, началась война. С папой собирайтесь и выезжайте».  Я ему ответила, что мы выехать не можем, потому что я в музее, нужно эвакуировать экспонаты и спасать экспонаты.

Утром, еще восьми не было, я уже была на работе. Правда, перед этим я обзвонила сотрудников технических, попросила их уже не выходить на работу, потому что были слышны выстрелы, уже было опасно. С другими двумя сотрудниками – художником-оформителем и его супругой (она у нас техническим работником была) мы сняли все ценное в экспозиции первого этажа. Это подлинные работы Архипа Ивановича Куинджи, Айвазовского, Дубовского, иконы, «Купель» Архипа Ивановича Куинджи, и все это приготовили для эвакуации в основное хранилище.

Сложная задача, но мы хорошо спрятали с двумя своими сотрудниками. Мы замечательно нашли место в цокольном этаже музея, и мы спрятали все ценное. И спрятали удачно, потому что ни мародеры не добрались до этих экспонатов, ни подверглись они уничтожению. После этого мне сказали сдать ключи от музея, музей закрыть и идти домой. Мы разошлись, расстались, попрощались в дверях музея. Но всю ночь я не спала. Я понимала, что что-то здесь не так. Что нужно еще что-то предпринять. Дело в том, что сигнализация нашего музея была заточена на том, чтобы при ней всегда был человек, или сторож или мы – сотрудники. Поэтому я утром следующего дня, тоже очень рано утром, попыталась связаться со службой охраны, которая обслуживала нас, и попросить инженера-электрика для того, чтобы усовершенствовать сигнализацию. Мне девочки сказали, что уже никого нет и вряд ли это возможно сделать.

Но я связалась с начальником, объяснила задачу, и он сказал: «Мы вам поможем». И тот электрик, который всегда с нами работал, (спасибо ему) Николай Павлович Болобов пришел уже 25 февраля, и мы с ним вместе полдня усовершенствовали эту сигнализацию. Дополнительные датчики на разбитие, на закрытые. Затем закрыли музей по периметру. Ключи я уже никому не отдавала, они остались при мне, они и сейчас при мне. К сожалению, после 25 февраля я уже не могла прийти в музей, потому что там, в городе, было уже очень-очень опасно. И, к сожалению, я уже была больна.

Дело в том, что 23 февраля я вышла на работу после ковида. 24-го началась война, и постковидное состояние меня застало в эти дни. Я не могла, по сути, подняться. Потом началось все самое страшное. Обстрелы. В первых числах марта исчезло энергоснабжение и связь соответственно. Все мы оказались в таком вакууме информационном, не зная, что творится вокруг. В районе 4-го или 5 марта газ исчез.

Все время надеялись на то, что будет объявлен «зеленый коридор». Очень страшно стало, когда участились бомбежки города. Это буквально было по расписанию. В 4 часа утра начинали летать эти самолеты, и бомбы падали совершенно рядом. Без десяти четыре меня будил муж и говорил, что поднимаемся, выходим в прихожую (правило двух стен). Я спуститься в подвал не могла, естественно, и он не спускался в знак солидарности. Сидели в прихожей.

В эти дни к нам пришли наши приятели – друзья молодости. У них дом в том доме, где «Тысяча мелочей». Там было очень громко, и они решили, что нам легче будет выживать вместе. Вот так мы вместе и выживали, поддерживали друг друга. 11 марта, в обед мужчины готовили не костре полевой супчик. Я почему-то ни в какие дни не пыталась особенно руководить их действиями и что-то им приказывать. А тут я стояла у окна и кричала: «Быстрее, быстрее заходите в квартиру!» Не знаю почему. Они говорили: «Да вот сейчас чайник закипит» – «Какой чайник? Заходите!» Вот только они зашли в квартиру, буквально через несколько секунд бомба упала рядом в соседний двор, на магазин «Подсолнух». Мы в 21-ом микрорайоне живем. В нашем доме сразу треть окон посыпалась, а в том доме, в который поближе, наверное, и все балконы, окна посыпались. Тогда же стекло на нашей машине тоже было разбито.

В наш дом был еще один прилет на 7-8 этажи, там сгорели две квартиры и еще два человека погибло. Они тоже были похоронены на клумбах. Мы каждое утро поднимались с такой надеждой, про себя думала: «…без надії сподіваюсь». Ну, надеялись на «зеленый коридор». Почему? Потому что мы понимаем, как страдают дети от неведения, что с родителями. И я молилась только о том, чтобы увидеть детей. У меня два сына, два мальчика. Один живет в Киеве, второй в Обухове. Конечно, тяжело было очень. Муж мой очень мирный такой человек, и я не думала, что он такой мужественный. А он каждый день уходил, чтобы что-то узнать, получить какую-то информацию: будет ли «зеленый коридор».

Ушел и утром после завтрака. Завтраки и ужины – это просвечивающийся такой бутербродик и чашка чая, и все. Вот он ушел, через какое-то время прибежал и говорит: «В 11 часов утра от «Савоны» должна быть якобы колонна машин двигаться. На сборы пять минут, выбегайте».  И мы с приятелями выбежали. Надо сказать, что к этому времени наша машина была совсем повреждена, и на ней выезжать нельзя было. Там был пробит аккумулятор и разбиты все стекла, потому что после первого попадания бомбы было еще одно, и машина совсем  пострадала. Слава Богу, уцелела машина приятелей, которые у нас жили. И мы загрузились – буквально четыре человека взрослых, две небольшие сумки и рюкзак с документами и стали выбираться из нашего двора. Кошмар какой… Дорог нет, одни тропиночки.

Все завалено разбитым стеклом, линии электропередач, кирпич, в общем кошмар. Я не знаю, как мы добрались до этой «Савоны», там не очень далеко. Оказалось, там колонны никакой нет. «Савона» использовалась как убежище для мирных людей. Там было по-видимому много прилетов, потому что много сожженных машин и расстрелянных машин там было. Людей не очень много, и мы решили выбираться сами. Это тоже отдельная история, потому что буквально тропиночками мы проехали по Парковому поселку и увидели, какой ужас там, практически все дома были разрушены. Смогли выехать на проспект Мира, а оттуда на проспект Нахимова. И уже в нижней части Приморского района мы соединились с этой колонной. Огромная колонна порядка двух тысяч, наверное, машин. И мы очень долго выбирались из города, порядка четырех часов, потому что очередь, улицы узкие и постоянные заторы.

И потом дорогой войны мы двигались Понятно, этот коридор был по маршруту Мариуполь – Мелекено – Мангуш – Бердянск – Токмак и дальше Запорожье. У нас задача была в первый день доехать хотя бы до Токмака. Мы понимали, что до Васильевки мы не доедем. В районе Бердянска мы увидели огромную колонну «Градов», которая шла в Мариуполь. Я своей приятельнице говорю: «Ну, вот поехали достреливать наш город, убивать наш город». В Бердянск мы не заворачивали, там колонна раздвоилась. Двинулись дальше. Повсюду эти орковские блокпосты. Нас эти люди предупреждали, что до наступления комендантского часа мы должны куда-то доехать, и мы понимали, что это очень важно, потому что по этим дорогам войны мы видели столько сожженных и расстрелянных машин…

Знаете, на меня такое впечатление произвело, наверное, надолго. Надолго останется в памяти. Машина легковая в пахоте. Дело в том, что тогда было холодно, и поля были замершие, и по-видимому, водитель этой машины увидел впереди движущейся танк и решил спрятаться в поле, но его там и расстреляли, эту машину в метрах 50 от дороги. Почему танки? Я увидела на обочине следы от гусениц танка. Еще, конечно, видели сожженные машины, выброшенное детское автомобильное кресло, детская обувь, ну в общем, кошмар. Мы очень боялись, что не успеем до комендантского часа добраться до Токмака. Буквально в пять минут седьмого мы были на въезде в Токмак.

Мы ночевали в помещении детского садика, и было уже достаточно поздно, а женщины все успевали приносить какие-то кастрюльки с едой, с супчиками для того, чтобы накормить. А люди все прибывали и прибывали. Они не думали, что будет так много людей, но пытались всех накормить. Переночевали мы в детском саду, а утром опять же эти женщины несли даже блинчики, оладушки, потому что была масляная неделя, и пытались нас накормить, отогреть добрым словом.

Низкий поклон. Токмак тогда был уже оккупирован. Низкий поклон этим людям, этим женщинам замечательным. Уходили мы оттуда со слезами на глазах. А дальше нужно было двигаться на Васильевку, а мы знали, что под Васильевкой были разбиты мосты, а там нужно будет пробираться. Рядом минные поля. И вот там была еще одна огромная пробка часа четыре. Волонтеры по частям перевозили нашу колонну по этим сложным таким местам, где были заминированы поля. Мы все стояли, они часть машин сопровождали, потом возвращались назад, брали еще какую-то часть машин и вот так всю колону переправляли через какую-то балку, где все было заминировано.

Вот так мы переехали эту Васильевку, а далее Запорожье. Под Запорожьем был только первый украинский блокпост. Счастье – наши ребята, наши бойцы, наше ЗСУ. Это было большое счастье. И, кстати говоря, в Запорожье, в «Эпицентре» тоже был огромный волонтерский центр, где предлагалась помощь всем прибывшим. Мы не стали останавливаться в Запорожье. Мы только зарегистрировались, отметили свою машину там. Четко отмечали, записывали номера машины, для того чтобы знать, кто по «зеленому коридору» проехал, кто доехал, кто остался жив. На следующий день мы узнали, что хвост колоны все-таки обстреляли, и пять машин было обстреляно. Там были раненые, не знаю, были ли убитые. Вообще хочу сказать. Когда мы выезжали по «зеленому коридору»… Вот «зеленый коридор» – гуманитарный коридор, но режима тишины не было.

Но решение было принято, поэтому мы не вернулись. Так что «зеленый коридор» был, а режима тишины не было. Вот таким образом мы добрались до Запорожья, а потом до Днепропетровска. В Днепропетровске отдохнули ночь, день, а потом еще одну ночь и утром следующего дня мы, опять же, двинулись в дорогу. Наши друзья должны были уезжать к своим детям, а мы – к своим. Они довезли нас до Умани, а в Умани нас встретил сын, он нас там уже ждал. И вот таким образом 18 марта мы приехали в Обухов Киевской области, где и сейчас находимся. Уже позже я узнала, что прилет был в наш музей, в Художественный музей 2 марта, завалило стену на первом этаже.

Позже, в 20-х числах марта еще одна бомба упала, по-видимому, в близи. В общем, снесло крышу с музея, все окна были побиты. Я видела изуродованный фасад нашего музея, но здание не сгорело. Здание осталось, и все, что было внутри, уцелело.

Трагедия произошла в краеведческом музее. Здание выгорело, и в краеведческом музее выгорела вся наша коллекция. Наше основное фондохранилище было в здании краеведческого музея, и вот оно выгорело дотла. Стены были… ну просто кирпич, и все. Там все выгорело дотла и наша коллекция. Там была такая графика, такая живопись… Боже мой! У нас прекрасно были представлены все художественные школы Украины, это произведения второй половины XX века, ну и XXI век. У нас была коллекция работ таких мастеров, как Глущенко. У нас были работы Марчука и Яблонской, Захарова, Непийпиво, Дерегуса. Это очень значительные имена в пейзажной живописи. У нас прекрасная коллекция Закарпатской школы была.

Те картины, которые я  с коллегами прятала 24 февраля, они остались целы, но были переданы коллаборантами на территорию так называемой ДНР, в Донецкий краеведческий музей. Дальнейшую судьбу я их не знаю. Это тоже большая печаль. Наш музей, мне казалось, он был такой яркой арт-площадкой в городе, и за одиннадцать с половиной лет работы провели массу интереснейших мероприятий. Мы привозили европейскую живопись в город, живопись XVII, XVIII, XIX, XX веков. Были интереснейшее межмузейные выставки, всеукраинские проекты, международные проекты. Раз в пять лет «Мемориал [Архипа] Куинджи» проводили. Последний в июне 2021 года, в честь очередного юбилея Архипа Ивановича Куинджи.

Вот все это так вот утрачено, потеряно. Это большая боль.

О музее вспоминать очень тяжело, потому что я с коллегами его открывала. В 2005 году мне его доверили, так сказать, готовить к открытию художественный музей. В 2010-ом он был открыт. Одиннадцать с половиной лет он работал. И вот война. Война – и опять художественного музея в городе нет. Наши коллеги – музейные коллеги, кто-то остался там (смотрители, технические сотрудники), кто-то смог выехать, кто-то в Германии находится, кто-то в Шотландии, кто-то во Львове. С людьми, которые выбрались из Мариуполя, я поддерживаю отношения. Мы переписываемся, перезваниваемся, поддерживаем друг друга. Наш Художественный музей был филиалом краеведческого музея, поэтому штаты небольшие.

Из научных сотрудников – это я, заведующая филиалом, и заведующая отделом фондов – моя ближайшая коллега Наталья Евгеньевна Курёнышева. Вот ей повезло меньше, у нее в марте умерла мама, она ее тоже не смогла похоронить. А она 1 апреля была очень серьезно ранена – осколочное ранение в голову, порванные барабанные перепонки, осколочные ранения в руки и спину. Ее вывезли на территорию России, и она попала в Курск. Там ее немножко подлечили и прооперировали, а после этого ей некуда было деваться, она позвонила мне, говорит:

Она приехала и три месяца мы с ней в Обухове жили. Но потом нашлись дальние родственники в Шотландии, и ее пригласили, и она 2 сентября уехала в Шотландию. Это хорошо, потому что там спокойно. Она очень много пережила. Я надеюсь, ее там подлечат. Это моя ближайшая коллега. На украинской территории наш музей возглавляет Александр Васильевич Горе, бывший заведующий отделом выставочной роботы краеведческого музея. Мы с ним сотрудничаем. Я по-прежнему заведующая Художественным музеем. Вся боль – это Евгений Петрович Скорлупин, умерший в те дни.

Без оказания медицинской помощи в те дин, в тех условиях больные люди умирали. Знаю, что выехал из Мариуполя Александр Григорьевич Бондаренко, он находится в Днепропетровске, занимается творческой работой, участвует в выставках. Выехал Сергей Алексеевич Баранник. Рассказывал, как ужасно все это происходило, он до последнего был в городе.

Сейчас он в городе Стрые Львовской области и тоже занимается творческой работой, участвует в выставках. Художник-оформитель, который работал у нас, это художник профессиональный Василий Михайлович Коренчук, вот с ним мы прятали работы. Он со своей супругой во Львове. И тоже каждый день на пленэрах пишет интересные работы, присылает мне изображения. Участвовал, кстати говоря, в аукционе в поддержку ЗСУ, в Киеве проходил аукцион. Кондратенко Юрий Степанович, насколько я помню, он в Черниговской области находится. Это бессменный секретарь Мариупольской организации Национального союза художников Украины. К сожалению, об остальных художниках не знаю. Знаю о тех, кто остался в Мариуполе: Ковалев Олег Борисович, Шпак Александр Гранатович, они там.

Я узнала о смерти Бурова еще тогда, когда была в Мариуполе, то есть до 15 марта. Как эта информация ко мне поступила. Очень жаль. С Сергеем Давидовичем я знакома была еще с 94-го или 95 года, когда выходили его первые передачи про Мариуполь, и я участвовала в съемке этих передач. Тогда же я познакомилась с Виктором Юревичем Дедовым, это его бессменный оператор. С Сергеем Давидовичем Буровым и с Виктором Юревичем Дедовым у нас были тесные творческие связи. По субботам очень часто они приходили в наш музей для того, чтобы снять материал о выставке, которая экспонируется, о художниках, которые представляли свои работы. Это было очень здорово, потому что оставался архив.

Сергей Давидович передавал мне отснятый материал, и я его хранила, но, к сожалению, он погиб, остался там, в Мариуполе. Сергей Давидович интеллигентный человек, очень тонкий, очень умный, очень творческий. И Виктор Юрьевич высокий профессионал, о них самые светлые воспоминания остались. И очень большая боль, что такие люди ушли из-за страшной, ненужной, ужасной войны.

Обязательно наш город, родной город будет деоккупирован, обязательно, иначе быть не может. Должна быть справедливость в мире. Сейчас о городе вспоминать тяжело, это как родное что-то, которое осталось там. Но все будет хорошо, и мы победим. Слава Украине!