«Мой дом сгорел еще в первые дни войны»

До войны жили, как и все пенсионеры, кто как мог.

Все началось в пятнадцать минут пятого или в пять часов. Без палки ноги же плохо ходят, я в погребе очутилась. А там ничего не было, только одеялом байковым застелено. Еще внуку говорю: «Вытащи одеяло». И я сожгла его. Там стояла алюминиевая кастрюля, я на ней просидела в погребе с четырех до четырех.

Слышала, как стреляли, там, около школы, те наступали, те отступали. Вот в погребе сидела и все слышала – гильзы здесь на площадке летали. Четыре окна меняла, в коридоре пуля в окно попала, в шифоньер и на кровати была пулька. И здесь окно на веранде – пуля в коридоре лежит побольше. В основном, окна [пострадали] и крыша. Но кто это менять будет?

Я сначала здесь была, а потом к сестре в Устиновку ездила. У меня, как бы это сказать, может это на нервах, ноги отказали, искривление сустава, и нога искривилась и тянула мышцу. Я не могла на ноги стать. К сестре ездила, лечилась. В гостях хорошо, но надо домой. Так пришлось, что заболела, а кто будет здесь?

Выезжала с Марьинки, то дочь машину нанимала. Дядя приехал и меня забрал, я сама не могла ехать, машина приезжала с Курахово.

Целый день тогда в подвале была. А еще встала, калитка закрыта была, а телефон на диване забыла. Дочь звонит – нет никого. Она позвонила к соседям. Те пришли, а я говорю: «Я в подвале». Сергея попросила, он мне теплое одеяло в подвал сбросил.

Люди боялись. Но мы уже привыкли. Мы как раз в центре, а больше стреляли, где совхоз, я там раньше жила. Но того дома, где я жила, уже нет, его разбили, там все сгорело. Я сейчас живу в маминой комнате. Именно мой дом был первый, в первые дни войны сгорело все, разбомбили. По телевизору когда-то показывали улицу Ленина, туда дальше, а то так и не узнали бы.

Раньше как-то выйдешь на улицу, детвора была, позвонишь и попросишь, чтобы в магазин мне сходили. А сейчас у меня пустой дом. Сейчас ко мне из совбеза ходит помогать Алла – дочь ходила просила. Два дня приходит, во вторник и пятницу. Она мне и хлеба купит и каких-то костей. Я прошу ее полы протереть.

Брат, бывает, иногда звонит. Он из Петровки выехал во Львов и спрашивает: «У вас стреляли?» А я ему честно говорю: «Витя, я и не знаю. Я уже и не прислушиваюсь». Уже как-то по барабану все. Бывает, позваниваю, соседей спрашиваю. Говорят: «Стреляли». То оттуда, то оттуда гахкают.

У кого родители есть, у кого пенсия, то да. А молодые? В Марьинке ни работы, ничего нет. Здесь живут одни пенсионеры.