Пески начали обстреливать 18 июля 2015 года в 7 часов утра. Мы ещё пять суток были там. А потом даже не знали, что была принудительная, так скажем, эвакуация центра Песок в сторону Донецка. Так как мы живем на окраине Песок уже под Измайловкой, то на машине сестры мы выбирались на эту сторону уже под обстрелами, под минометным обстрелом. Дома буквально взлетали. Начался обстрел по улице Степной, где мы жили. Садик, школа и многоэтажные дома – восьмой и девятый дом.

Мы выехали в Красноармейск 3 августа. Меньший, Максим, 83-го года рождения. Ему 25 декабря исполнился 31 год. Он до 13 ноября 2014 года был здесь с нами. Я его провела, посадила. Ходит маршрутка Красноармейск – Измайловка. Один рейс в день. Я его посадила на автобус. Говорю: «Сынок, оставайся здесь». Он говорит: «Мама, поеду, может, попытаюсь что-то спасти».

Потом он позвонил мне, говорит: «Мама, там у людей разбиты дома по улице Степной. Можно я пущу?» Там жили шесть женщин, они ему кушать варили.

Сын умер 7 января. Я еще с ним разговаривала вечером. И мы договаривались так: в 9 утра он выходит на связь, выходит на второй этаж дома – там у соседа двухэтажный дом, потому что связи не было. Мы с ним выходим на связь: «Мам, я живой». Седьмого числа он целый день мне звонил: «Мам, давай поговорим». А восьмого уже утром мне позвонили: «Максима нет». Просто остановилось сердце во сне, и все. Остановка сердца.

А перед этим 7 января было 40 дней, как разорвало снарядом его друга, Серёжу Диканова. И он его хоронил. Не выдержало сердце просто-напросто.

Война – это ужас непередаваемый. Я ходила по улице и договаривалась с людьми: давайте запасемся водой, ведрами, шлангами. Мы провели воду за год до этого. У нас воды никогда не было по улице Степной. Мы за свои деньги провели воду. Я говорю: «Будем заливать пожары». В моём представлении было, что начнут стрелять, где-то что-то будет гореть – и мы будем тушить. Когда нас лупанули «Градами» и минами, один снаряд – и дома нет. Тушить нечего было.

Мы сидели в подвалах, бегали. Потом нашлась машина, мы выехали сюда, в город Красноармейск. В ужасном состоянии приехали. У нас тут далекие родственники есть. Позвонили, спросили, где можно остановиться. Нам сказали: дом напротив. Пошли посмотрели. Там ни мебели, ничего. Абсолютно не приспособленный дом. А у нас двое детей на руках. Денису не было и двух месяцев… Илюше пять лет было.

Вышла соседочка, говорит, что вы, кто вы, откуда, что за люди. Говорит: «Сейчас мы решим вопрос. Туда вам не надо, там абсолютно пустой дом». Неравнодушные люди. До сих пор мы с ними дружим. Они нам помогают во всём абсолютно. Она нашла хозяйку другого дома, который стоял заброшенный. Поехали, взяли машину, ключи, и с тех пор мы здесь проживаем.

Пенсия уходила на покупку угля, дров, оплату коммунальных, плату за дом. И всё. Жить практически не было на что. Были времена, что хлеба не было за что купить. Из сгущёнки, полученной как гуманитарная помощь, варили Денису еду. Он у нас искусственник с первого дня. Ни одного дня он мамы не знал. Варили кашу Денису, водой разбавляли манку и варили кашу. На бутылочку наш Денис говорит «мама». «Мама» выкормила. Обнимает эту бутылочку, вытирает её салфеточкой. «Это моя мама», - говорит.

Гуманитарная помощь – это действительно были для нас наборы выживания. И мы выживали на них, потому что, хотя мы и не были переселенцами до марта, нас начали регистрировать, жителей посёлка Пески, только 2 марта 2015 года, когда вышел указ, что мы вошли в зону АТО. А всю осень 14-го и зиму 2015 года мы выживали буквально на этих наборах выживания.

Когда шли машины на Донецк с помощью, это было чувство непередаваемой гордости, что такой человек существует, и дай ему Бог здоровья, и всего самого наилучшего. Нас миллионы. У него хватает сердца, доброты, денег. Это огромные деньги, это огромная широта его души.