"Война – это не статистика, а конкретный человек со своим конкретным страшным горем"

Константин и Влада Либеровы до войны не просто занимались фотоискусством, они жили фотографией. Главные герои – люди и все лучшее в них. Лав-стори, живые правдивые портреты, подлинные чувства…

Когда началась война, Либеровы продолжили заниматься любимым делом – фотографировать людей. Только теперь герои их работ – жители самых горячих точек. Николаев, Харьков, Чернигов, Северодонецк, Ирпень, Буча…

Об украинцах на войне, о трагедии, страхе и вере в победу – Константин и Влада Либеровы рассказали Музею «Голоса Мирных». 

Мы были дома, мы были в Одессе, накануне встретились с нашими друзьями. Так совпало, друзья сейчас не в Украине. Вышло так, что у нас вышло попрощаться с ними, потому что мы последний раз посидели у нас дома, легли спать. Нет, не легли спать. Сначала 23 числа, даже в ночь с 23-го на 24-е… Обычно Влада не такая, но у нее была небольшая истерика на тему: Костя, а что, если вдруг будет война, а мы не готовы, что делать? И вот у нее была небольшая истерика.

Мы легли спать, я все время Владу успокаивал: «Влада, ну какая война в центре Европы? Ну что ты такое говоришь, быть не может». А через несколько часов разбудил меня со словами, что началась война. Мы собрали пол[овину] нашей квартиры, загрузили все это в машину, взяли нашу собаку, взяли вот такую лежанку для нашей собаки, все это загрузили в машину и поехали за родителями.

Следующий наш порыв – хорошо, никто не едет, мы поедем, в Европу зарабатывать деньги, вас обеспечивать, обеспечивать семью. Потом полдня на заправке, потом снять наличные деньги и потом, когда мы закончили все эти подготовительные процессы…

Мы сами из Одессы, нам до Молдавии, до границы ехать полтора часа, ну не полтора часа. Тогда люди сутками стояли, это все рядышком. И когда мы закончили все эти приготовления, мы посмотрели друг на друга и поехали домой, то есть когда уже были готовы уезжать, поняли, что можем уезжать поняли, что мы не уедем по другой причине. Мы просто не можем уехать. Мы стали волонтерить по Одессе, на машине катались из пункта А в пункт Б, что-то передавали, что-то перевозили,  плюс у нас была миссия. Тогда было холодно, и все наши мальчики, что стояли на постах, чтоб у них была теплая одежда. И мы собрали денег, нашли товар, нашли ткани, чтоб не соврать, были местные поставщики термобелья, никто не мог найти термобелье для ребят и ЗСУ, и теробороны. Мы раздали больше тысячи комплектов термобелья.

Вообще, мы до войны занимались… Костя фотограф, я директор фотографа, мы обучали людей фотографии, мы снимали лав стори, снимали свадьбы, и это была наша жизнь. Это не просто средство нашего заработка, это наша жизнь, мы постоянно в этом всем. И через пару недель мне стало страшно, что фотография уйдет из нашей жизни, и так совпало, что мы на следующий день… мы должны были привезти что-то на вокзал. Я приехала туда, ждала Костю, успела поймать ДРГиста какого-то, сдать его в полицию. Это был подозрительный человек. Приходит Костя и говорит: «Я поснимал кадры». Мы опубликовали их и поняли, что есть место в нашей жизни фотографии, и все это, что происходит, нужно документировать.

Мы приехали в Николаев 14 марта, мы увидели первые обстрелянные районы, район Соляные. Туда прилетело несколько кассетных бомб, были первые пострадавшие. Люди рассказывали, что люди стояли в АТБ в очереди, и прилетает кассетная бомба, которая запрещена. Девять человек погибло.

Это были первые жертвы в городе Николаеве. Мужчины стоят возле своих машин, они просто в решето, и в глазах глобальное непонимание, в смысле: а что мне делать, куда везти ремонтировать?

Первые истории повреждений. После Николаева мы поехали в Харьков.

Ну все равно ты этого не понимаешь, пока ты не спускаешься туда – ты этим проникаешься. Мы поехали в район Северной Салтовки, там мы попали под обстрел. Мы были с волонтерами, которые привезли танковые ежи. Мы видели, что из дрона засекли всю эту историю, потому что через 20 минут мы успели забежать в здание, и прицельно били минометы. Было страшно, страшно было за Владу, думал, как ее прикрывать. Если бы здание начало складываться, там бы уже ничего не помогло.

Мы слышим свист, кто-то кричит: «Внутрь срочно!» Мы бежим, не понимаем, что происходит. Начинается… забегаешь, падаешь и лежишь. До подвала мы не успели добежать, мы были на первом этаже, и ты просто лежишь, все дрожит, все громко, и ты пережидаешь, пока затихнет.

И все, как в фильмах, пригнувшись пробегаешь, прыгаешь в машину, она с пробуксовкой, как в кино, срывается с места. Ты едешь и видишь в окне: одно здание горит, другое… Сейчас я понимаю, что мы бы сфотографировали те горящие здания, а тогда мы просто перепугались. У нас есть фотография в подвале с местными жителями.

Я сфотографировал бедного человека. Мы познакомились с мужчиной, который организовал быт просто в подвале детского садика. Люди спустились туда жить, в техническое помещение, там трубы и больше ничего. Люди спустились туда жить, и просто человек, который не имеет ничего общего с детским садом, и он даже продумал там туалет. Там темно, там дети, там старики, они там все. Там до сих пор люди, которые там живут. Ты проходишь – там как постапокалиптическая картина, потому что, например, квартира, которая вся покрыта сталактитами льда, потому что пробило воду.

Это пугающие такое зрелище, честно вам скажу. Вот есть Северная Салтовка под сильными обстрелами и есть еще такой же район Горизонт. По ощущению, прям напряжение в воздухе, там ничего не происходило, ну просто такая вибрация. Горизонт – это полтора километра от фронта, и там за посадкой уже орки.

И Костя спросил у парня: «А что вы делаете?». Там било пять минут назад и будет бить. А он в каске и в халате выкидывает завалы из подъезда. Он сказал, что на каждое действие есть противодействие, и просто продолжил убирать мусор. Я боюсь представить, что пережил этот человек. Он нашел отдушину, чтоб голыми руками расчищать подъезд. Харькову очень сильно досталось. Харьков придал нам уверенности в себе и в победе. Нас поразили люди, которые там остались. Мы поняли, что этих людей не сломишь.

Мы вернулись в Николаев через месяц. Город остался без воды – люди собирали воду из луж, крыш. После того, как стало известно, что Николаев без воды, одесские волонтеры привозили тоннами воду в город Николаев. Сейчас водоснабжение восстановили, но тогда это была проблема.

Мы поехали уже в Киев, там были бои в Гостомеле, Буче Ирпене, там все гремело. Мы застали последнюю эвакуацию оттуда, застал город сразу после освобождения. Люди в Буче были сломленные. Ты пытаешься поговорить, а человек не здесь, он не хочет ни с тобой говорить, ни с кем говорить, и ты не уверен, хочет ли сейчас дышать. Ты понимаешь, что ему очень больно, это одно из самых тяжелых моих воспоминаний.

Мы стали свидетелями ситуации, когда женщина в эвакуационном центре… Ну, она приехала туда не для того, чтоб бежать из Ирпеня и Бучи, а для того, чтоб кто-то помог ей вернуться в Ирпень. Ей говорят, что еще нельзя, еще рано, город не освобожден. А она просто стоит и плачет, там ее дом, ее жизнь. Да, она спаслась, но она каждый день спрашивает, когда можно вернуться домой.

Одно из самых тяжелых наших воспоминаний – это Северодонецк и люди, которые остались в Северодонецке. Мы остановились в Славянске и были в Краматорске 11–14 апреля. Что Славянск, что Краматорск тогда фактически превратились в города-призраки. Что это значит? Власти города сказали, что необходимо эвакуироваться – и люди ушли. Северодонецк сильно тогда обстреливался, и нам сказали, что нам повезло, была погода плохая, и они сказали, что они [оккупанты] в дождь меньше стреляли. Но мы все время слышали взрывы.

Если власти города говорят, что нужно эвакуироваться, это значит, что без риска жизни мирным жителям отстоять город невозможно, поэтому нужно чтоб мирные уехали, потому что они будут только мешать военным. Общались с людьми, которые живут в спортзале школы. Маленькие дети, несколько поколений. Мы спрашиваем: «Почему вы не ушли?» Они говорят: «Мы никому не нужны».

Мы называем это проектом о простых людях.

Если спросить о большой глобальной цели у этой истории, меня пугает, что война ушла из больших городов, а она ушла из больших городов, а люди в маленьких городах, они менее медийные, они не сидели в сетях. При этом там происходит все то же самое, что мы рассказывали.

Это как российская пропаганда. Когда они спрашивают, где вы были все эти восемь лет, я реально чувствую себя виноватой, потому что я восемь лет не кричала о Донбассе, о том, что там есть русские войска. Мы просто продолжали жить. Чтоб такого не произошло сейчас, чтоб не превратилось все в замороженный конфликт. Мы приезжаем в Первомайское Николаевской области, там разбитая центральная улица, полностью разбита, разбита больница, люди живут в подвалах. Мы привезли им с волонтерами медикаменты. И я не успел ничего снять, нам ребята говорят, что нужно срочно уезжать.

Мы познакомились с женщиной, у нее переломанная рука, убегала от обстрелов. Это 200 километров от Одессы, метров в 400 прилетел «Град» просто в поле, разрывается, осколки разлетаются на полполя. И ты такой думаешь: прикольно, скорей всего, это целились в нашу машину. Может, войны поэтому и повторяются. Человек забывает, что войны – это не между политиками и генералами, а это в первую очередь все, что касается маленького человека, в первую очередь жизнь человека. И мне бы хотелось, чтоб, может быть, фотографии, которые мы соберем, помогут понять, что война – это не статистика, а это каждый отдельный человек с своим горем.

Если, например, Киев, Буча, Ирпень, там в основном стреляли из танков и небольшой артиллерии, то Чернигов – это тяжелая артиллерия и это авиабомбы. Ты идешь и понимаешь, что здесь было три дома, а сейчас воронка. Чтоб вы могли представить себе авиабомбу… Вот представьте себе многоэтажный дом и вот одна авиабомба – это одна секция дома, просто секции нет, все проваливается, когда мы видим, что у дома нет стены. Так работают авиабомбы.

19 апреля мы набили татуировку, мы набили… правда, я никогда не думал, что у меня будет татуировка. Война вся эта случилась, потому что нет правды. У нас есть любимая фраза: у каждого есть своя правда. И сейчас, на самом деле, правда так искажена, это не может быть что-то такое, что у каждого свое. Правда одна, и мы хотим быть на стороне правды, в том числе и в своих фотографиях. Я говорила, что эта война добра со злом, это еще война правды с ложью, и мы на стороне правды.

Я абсолютно уверена, что мы победим, потому что ту систему, которую строит путин, она не жизнеспособная, этого не может быть.  У нас наверняка будет наш новый День Победы, официальный праздник, в Киеве, современная версия парада. И я просто мечтаю фотографировать просто все эти эмоции, улыбки, поцелуи. И сделать какую-нибудь фотографию, которая войдет в учебники истории как иллюстрация Дня Победы.