Історію подано мовою оригіналу

Жизнь людей в Мариуполе, кроме обстрелов, осложнялась еще и отсутствием элементарных бытовых условий. Набрать воды было негде, а та, которая была дома в запасе, замерзла на морозе при выбитых окнах

Я была самой счастливой женщиной, матерью, тещей, бабушкой. У меня были замечательные дети, внучка, была работа, квартира, семья… Меня лишили всего. 

Я трудилась на комбинате Ильича – его разбомбили. Старшая дочка занималась грудничковым плаванием и построила свой бассейн. Они с мужем вложили очень большие деньги в строительство бассейна для деток. Первого марта планировали открытие. Но 23 февраля дочь в последний раз была в этом бассейне. Его разбомбили. 

У нас не было возможности выехать. Мы с мужем только смотрели из окна, как люди выезжают, когда уже сильные обстрелы начались. Мы знали, что роддом разбомбили, драмтеатр. Мы не знали, как ехать. Машина старенькая, и столько уже простояла без стекол. Муж сказал, что она вся побита, но, вроде, заводится. Я плакала и говорила, что никуда не поеду, дом не брошу. Но когда начались сильнейшие бомбардировки, когда бомбили с самолетов… 

У нас как раз окно выходит в сторону моря, и когда с моря начало лететь, то у нас просто Варфоломеевская ночь была: мы искали пятый угол. Окон уже не было. Был мороз, и мы лежали на полу. У нас там баррикада была. Мы в чем по улице ходили, в том и дома лежали, только еще сверху халаты махровые надевали. Ведь на улицу не выйдешь к костру в халатах. Я всегда плакала и молилась. Муж сказал, что наша первая задача – выехать и найти детей, и это меня подтолкнуло к отъезду. 

Самые большие трудности – быть без света, без связи. Еще до 1 марта мы держали связь с детьми. У них в тот день разбомбили все, и они переехали ближе к нам, в новостройку к подруге. Там были подвалы, паркинги. Они жили в подвалах. 

Света не было. Я рано вставала, когда было затишье. Унас был газ, и я готовила еду детям. Муж под бомбежками носил им в подвал кушать. А когда отключили газ, для меня это было самое страшное. Я плакала, кричала, проклинала. Для меня было самой большой проблемой, чем детей кормить. Я переживала, чтобы дети не были голодными. 

Я все время мужа просила, чтобы взял меня с собой к детям, а он говорил: «Нет, кто-то из нас должен живым остаться». Но 8 марта с утра было более-менее тихо, и он меня взял. Было относительно тихо, но от нас летело очень сильно в другую сторону. Муж сказал, что будем очень быстро бежать. Я ответила, что буду бежать, буду ползти, мне только надо увидеть детей. Мы пришли к ним в подвал – такой чистенький, беленький, комнатки отдельные. Там нежилое помещение, но современное. Горела одна свечка толстая, и я увидела свою внучку, ее глазки карие. И заплакала. Самое страшное было, когда она сказала: «Бабушка, я очень хочу какать, но тут не могу». 

Я так плакала! Думала, что захлебнусь. А внучка меня успокаивала: «Бабушка, не плачь. Я потерплю, ты только не плачь». 

Я пришла домой, нашла детский горшок, наложила им пакетов. Муж сбегал и отнес им туда. Это было ужасно. Я дома просто рвала на себе волосы и говорила: «Как можно так жить в ХХІ веке? Люди в космос на экскурсию летают. А что сделали с нами?! Дети не видят света белого, дети не видят еды, воды, дети не могут сходить в туалет». Это для меня как для женщины, матери и бабушки было очень страшно. 

Первого или второго марта выпал снег. Меня муж разбудил, мы взяли все тазики, ведра, веник, лопату и пошли собирать снег. Успели немножко набрать воды в бутылки и кастрюльки. Вода была, но вся замерзшая, потому что не было окон, и мороз - восемь градусов ночью. Решить эту проблему было просто невозможно. Я мечтала помыть руки и напиться воды. 

Мы хотели пойти на криницу, но там минами людей посекло, и сказали туда не ходить - там трупы лежат. Мы не знали, куда идти за водой. В первые дни бочка приезжала к магазину, и мы успели купить себе и маме воды. Во все, что было, набрали. Магазины разграблены были. У меня, кроме фруктов замороженных на компот для внучки, ничего не было. 

Я перестала есть, когда узнала, что дети уехали, и мы не знали – куда. Я просто сидела и причитала, и меня муж, как маленького ребенка, кормил с ложки и говорил, что нам надо держаться, нам нужны силы: надо покушать и надо найти детей. Я просто сходила с ума потихоньку. Это непередаваемое состояние. 

Мы лишились всего. Нас лишили нашей радости - нашей внучки. Дети работали, и я старалась дать им возможность отдыхать, чтобы у них больше было для себя времени. Внучку всегда старались к себе забирать. Меня лишили внучки, и это для меня - будто нож в сердце. Семьи нет. У меня такая дружная семья была! Племянницы мои – одна в Грузии, другая в Англии. Мама и сестра остались в Мариуполе. Нас лишили семьи, детей и внучки. Квартира, работа – это второстепенно, хотя тоже очень важно. 

Когда мы выезжали, самым сложным и самым страшным в дороге были блокпосты. Мы доехали до Бердянска, там зарядили телефоны, и у нас появилась связь. Мы поговорили с дочкой, и она мне сказала: «Мама, вы будете проезжать 18 блокпостов. Я тебя прошу: никакого геройства. Пострадаешь ты и пострадают люди». С нами выезжали мужа племянница и сестра. У меня закончились таблетки, и она мне сказала, что у нее куча валерьянки. Мы выехали, и я все время пила валерьянку. Надевала на глаза шапку и сидела в уголочке, когда проезжали блокпосты. А у мужа зубы полопались, потому что сжимал сильно челюсти. 

Чеченцы были, кадыровцы, а самыми страшными были наши, «ДНРовцы»: «Что, бежите? А ведь вы нас восемь лет бомбили! Вы столько детей наших положили, столько нас убили!» 

Они за несколько дней город превратили в мертвую зону. И они нам еще что-то рассказывают про восемь лет… 

Я на руке записывала. Вот мы блокпост проехали – и я ставила себе черточку, еще один проехали – еще одну черточку. Когда мы приехали в Запорожье, я на память себе руку сфотографировала...

Мы приехали в Киев, потому что здесь у нас один родной человек остался - меньшая дочка. Работы у меня нет. Я рассчиталась, стою на учете в центре занятости. Но у меня уже будет последняя выплата, и меня снимают с учета. Что дальше - не знаю. Я была оператором компьютера, а здесь хожу полы мыть. 

Конечно, психологические трудности большие. Я все время плачу, не могу успокоиться. Для меня это все тяжело. У меня дом в голове без конца, я его вижу. Моя квартира повреждена очень сильно. Ее еще и разграбили. 

Это было как русская рулетка: летит самолет - не знаешь, куда он бомбу скинет. А соседка кричит: «Слава Путину!» Просыпаешься утром, подходишь к окну. Там дом был – его уже нет. Напротив живут знакомые - ты слышишь прилет и видишь, что их дом пылает. Он всю ночь горит, а ты стоишь, плачешь, смотришь, а сделать ничего не можешь. 

Мы всю жизнь работали. Уже столько лет муж на пенсии, и ни одного дня не просидел дома - все время работал. Ездили за границу отдыхать. Лишили нас всего. Я получала нормальную зарплату как для женщины - до десяти тысяч, я сейчас получаю две тысячи - разве можно на них прожить? Пять тысяч стоит аренда квартиры. За ноябрь еще ни копейки из этих двух тысяч не выплатили. 

Ждем победы и освобождения Мариуполя.