Історію подано мовою оригіналу

Татьяну шокировало, что пожилые односельчане, которые всю жизнь выращивали хлеб, теперь не могут купить себе буханку, потому что нет возможности снять заработанные деньги

Мы живем почти на границе с Крымом. Услышали взрывы очень сильные и сразу догадались, что началась война. Оккупация – это самое страшное. Там невозможно было находиться. Это случилось совершенно неожиданно для нас. Некоторые люди, которых мы хорошо знали и о которых думали, что они разделяют наши взгляды, нашу любовь к Украине, не слишком-то огорчились, что Россия пришла в их дом. Это, наверное, было самое тяжелое. 

Тяжелых событий было очень много. Но одно для меня стало тяжелым: когда я узнала, что мою хорошую знакомую русские забрали «на подвал». И судьба ее неизвестна нам до сегодняшнего дня. Она была обычной мирной жительницей, предпринимателем, просто была проукраинских взглядов. 

Может быть, кто-то ее сдал или просто хотел забрать ее бизнес. Еще она помогала людям справляться с денежными проблемами во время войны. Возможно, об этом тоже рассказали. 

Ее дочь обратилась к людям, чтобы помогли узнать о маме, но так мы ничего и не добились. Вот это было очень страшно. И, конечно, одно из самых страшных событий, то, что очень сильно болело, то, что мучило и мучит до сегодняшнего дня – это Мариуполь, это все наши оккупированные территории и все те ужасы, которые происходили и происходят в нашей стране. 

Когда пришли россияне, образовался дефицит медикаментов. У меня закончились лекарства, которые я принимала постоянно. Это было одной из самых больших проблем, потому что негде было их купить. Но я была очень благодарна девчатам, которые у нас в городе сами организовали взаимопомощь - люди делились лекарствами, которые были кому-то уже не нужны. 

У нас очень долго не было возможности обналичить деньги. Почти в первый же день войны перестали работать банкоматы. Но некоторое время еще можно было карточками в магазине расплатиться за продукты.

Во время оккупации хлеба привозили мало. Однажды я пришла в семь утра в магазин, а там уже стояла большая очередь за хлебом. Когда его привезли, продавец сказала, что хозяйка не разрешила принимать платежи по карточке, а только за наличные. Из магазина вышли с пустыми руками пожилые жители нашего села, у которых не было наличных денег.

Люди, которые всю жизнь выращивали хлеб, были хлеборобами, не смогли купить даже буханку за свои собственные деньги. Война их лишила такой простой возможности.  

Это было очень обидно и очень больно – то, что Россия лишила возможности этих людей проживать нормальную старость, лишила их права купить себе самое необходимое. 

Мы с дочерью выехали из оккупации. Бросили все, что у нас было. Сейчас мне 64 года, и я не знаю, будет ли у меня еще когда-то дом. Не знаю, когда мы сможем вернуться. 

Мы выехали из оккупации 13 июня. А моя старшая дочь выехала 29 августа. Они тоже оставили дом и все имущество. Этот дом они купили два года назад. Сейчас мы живем у совершенно посторонних людей. Спасибо им, что нас приютили.   С июня я не вижу своих родных, близких людей, с которыми прожила рядом очень много лет, и своих детей. Старшую дочь, внука и зятя не видела с середины июня. К счастью, в нашей семье все живы. Просто война нас расбросала по всему миру.

Нам надо было уехать всем: дочке, мне, внучке, а эвакуации бесплатной не было. «Зеленых коридоров» не было, и волонтеров не было очень долгое время. Потому что у тех, кто пытался бесплатно людей вывезти, организовать бесплатный вывоз из оккупации, забирали транспорт. Да и их самих тоже забирали. Не было возможности выехать очень долго. Нам просто повезло. 

Сосед выезжал со своей семьей, и нам предложил. Было очень страшно проезжать блокпосты оккупантов, потому что они проверяли телефоны, все проверяли. Перед тем как мы поехали, люди очень много дней стояли под Васильевкой, а мы, видимо, в какое-то очень удачное время поехали. 

Десять часов в этой Васильевке было страшно еще и потому, что там очень много кадыровцев было. Они видели, что мы - мирные жители. Но там очень много вооруженных людей было, злобно настроенных. Это было страшно. 

Напрягало ощущение беспомощности. Мы просто сидели и ждали. Где-то в обед началась сильная стрельба. Россияне стали обстреливать со стороны Васильевки, с огневых позиций нашу, украинскую сторону. И где-то через полчаса после обстрела, начали выпускать нас. Мы так поняли, что это делалось для того, чтобы не было ответной реакции со стороны украинских войск, потому что наши не могли по нам стрелять. Ведь выстроилась очень большая колонна, около двухсот машин. Такой вот живой щит поставили оккупанты. 

Мы ехали через разрушенные, только что обстрелянные позиции, через населенные пункты, в которых горели машины и дома. Было только одно желание – побыстрее покинуть это место. 

Вражеских блокпостов около двадцати, наверное, было до первого нашего поста. Стояли «ДНРовцы», кадыровцы, Росгвардия. Проверяли телефоны. Больше всего мы переживали, что могут найти телефон нашего водителя, который был связан, так сказать, с некоторыми людьми в Киеве. И он сказал, что не может все эти контакты удалить. Спрятал в машине телефон, и мы из-за этого переживали. 

Мы, конечно, в принципе очень переживали за детей, за то, как мы проедем все это расстояние. К счастью, нам удалось. Можно сказать, что нам Бог помог проехать, потому что мы очень этого хотели.

Нам особо некуда было ехать. Все наши родные и близкие либо выехали уже на тот момент из Украины, либо остались с нами и были в оккупации. Мы выехали в Запорожье. Полтора месяца пробыли там, а потом стали двигаться дальше, потому что окраину города тоже начали обстреливать, как раз там, где мы остановились у друзей. 

У дочки начались панические атаки. Она вообще перестала спать практически. Сильно боялась и просила: «Мама, мы уже все равно выехали из дома, так давай поедем куда-то дальше, где безопасно». Еще и внучка со мной была десятилетняя. Конечно, не хотелось подвергать ее опасности. И мы поехали дальше. 

Хотели остаться на западе Украины, но не получилось. Из Львова выехали эвакуационным автобусом в Польшу. Под Варшавой жили в большом лагере для беженцев, а потом приехали в Германию. Сейчас находимся в лагере для беженцев в городе Штутгарте.

Моя дочка – учитель истории и завуч по воспитательной работе. И я 25 лет в школе проработала завучем по воспитательной работе. В 2014 году, когда началась война с Россией, я еще была на этой должности, и мы детям показывали и рассказывали правду об этой войне. 

1 сентября этого года стало одним из самых страшных дней в моей жизни, потому что я узнала, что моя школа закрылась. Детей, конечно, много выехало: родители их повывозили. Но часть учителей пошли на сотрудничество с оккупантами. 

С самого начала почти все учителя отказались работать с оккупантами. Но постепенно, чем дольше длилась оккупация… Не бомбят, не стреляют. Ну и что, что ходят люди с оружием? 

И стали приспосабливаться некоторые жители, остались там работать. Но большая часть учителей все-таки выехала. Мы потеряли работу. Сейчас не можем проводить занятия онлайн, потому что часть детей, которые уехали, обучаются в других школах. А те дети, которые остались там, пошли в русскую школу, оккупационную. 

Я была всю жизнь очень сильным человеком, всегда точно знала, что мне нужно делать, как поступать, и справлялась со всякими проблемами. А сейчас, возможно, из-за глубокого стресса в самом начале оккупации, я совершенно растеряна. Списываю все на свой возраст. Почти постоянно плачу и очень болезненно все воспринимаю.

Верю, что война закончится нашей победой, но при этом понимаю, что очень большую цену мы заплатим за это. И чем дальше, тем выше цена. Думаю, что 2023-й еще будет военным годом для Украины. Но хочется надеяться, что в 2023 году мы закончим эту войну. Очень верю в наши вооруженные силы и в наш народ. Это будет очень большая цена, но все-таки победа должна быть за нами. Наша война – за правду, за родную землю. Поэтому я верю, что все силы добра будут на нашей стороне и будет наша победа. Я верю в это. 

Я очень хочу вернуться домой, и надеюсь, что обязательно вернусь в Украину. Моя старшая дочь, которая тоже выехала из оккупации, сейчас живет на Полтавщине. Я надеюсь, что мы все соберемся вместе и все-таки вернемся к нам домой. Будущее свое я вижу только в Украине, и больше нигде.