Історія подана мовою оригіналy

Марина Валентиновна до конца марта пробыла в Мариуполе. За это время ей многое пришлось пережить. А когда уже удалось выехать из города, на одном из блокпостов ее с мужем и сыном хотели расстрелять.

Мне 51 год. Я работала на небольшом машиностроительном предприятии, получала хорошую заработную плату. Все было устроено, имели дачу. Сын жил отдельно, как и наши родители. Муж работал на строительстве, сын – на Мариупольском металлургическом комбинате имени Ильича. Все было хорошо. Могли позволить себе куда-то поехать, что-то купить, и ни в чем не отказывали. 

Двадцать четвертого февраля мне позвонили с работы и сказали, что выходить не нужно. Сын ходил на работу до второго марта, пока к ним в цех не прилетел снаряд. Потом начали пропадать свет, газ и вода. Первое время жили дома, спали нормально, потому что все происходило на окраинах, а мы жили в центре.

С первого марта перебрались в коридор: вынесли туда матрац и там ночевали, потому что начинались сильные обстрелы. Одиннадцатого марта был нанесен авиаудар. Мы с мужем были дома. Я находилась на кухне, а муж – в зале. Мы даже не поняли, что произошло. Я оказалась на полу, начали вылетать окна и двери - это длилось несколько секунд, но как будто в замедленном темпе. 

После это сын нас отвел в церковь, которая находилась возле водонапорной башни. Сразу нас было семь человек: служители, мы с мужем и еще одна семья. Церковь находилась в процессе строительства - в ней было очень холодно, не было запасов воды и еды. Единственный плюс состоял в том, что в ней был хороший монолитный нижний храм. Но температура в нем – три градуса. 

Сын принес крупы, чтобы какое-то время нам было что кушать. С каждым днем становилось все хуже и хуже. Спали в куртках, ботинках, шапках. Поначалу кушали два раза в день, готовили на всех. Мужчины каждый день ходили набирать воду. После шестнадцатого марта, когда разбомбили драмтеатр, к нам пришли около тридцати человек. Нижний храм в церкви очень большой, можно было разместить где-то триста человек. Но он выполнен из бетона - соответственно, настолько холодный, что находиться там было невозможно.  

После каждой атаки выходили на улицу, смотрели, куда попало. Мы туда шли, пытались найти еду. Нам ребята принесли по четыре мешка лука и моркови, и дней десять мы только этим и питались.

Рядом с нами разместилась пожилая пара, и женщина рассказала историю. Она жила в двадцать третьем микрорайоне. Снаряд попал прямо в крышу их дома. Она жила на восьмом этаже - последнем. Получается, снаряд пробил восьмой этаж, и женщина упала на седьмой, а потом – на шестой, пролетела два этажа и упала на шифоньер. В итоге она в чем упала, в том и пошла в драмтеатр.

У нее в квартире произошло возгорание и сгорел парализованный муж.

Семнадцатого марта в кухоньке, в которой мы готовили кушать, я поставила казанок на плиту и вышла. Когда отошла на пятнадцать метров, по всей видимости, из гранатомета попали прямо в эту кухню. Взрывная волна пошла не на меня, а в сторону священнослужителя, который чинил забор. Ему очень повредило кости и артерию, кровь сильно бежала, а возможности вызвать скорую помощь не было.

На следующий день мы побежали к волонтерам, но оказалось, что их штаб уже был разбит. Решили бежать в отделение скорой помощи, но все, чем нам смогли помочь, это дали жгут. У них уже не было никаких машин. Врачи сказали, что, если у нас есть возможность, мы должны сами привезти раненого.  Кое-как мы под обстрелами вернулись назад.

На территории церкви было четыре авто. Мы обратились к их владельцам, но трое из них отказали. Отозвался единственный парень, но у него не было бензина и аккумулятора. В течение двух часов он все это нашел, поставил и повез раненого священнослужителя.

Что было дальше - я узнала только в начале апреля, когда уже выехала в Днепр. Мне позвонил этот парень и сказал, что в дороге они попали под обстрел, поэтому в Мариуполе в больницу не смогли попасть. Поехали в Бердянск, где священника прооперировали.

Напротив церкви располагался девятиэтажный дом на два подъезда, и примерно девятнадцатого марта по нему был нанесен удар. К нам начали приходить еще люди. В первый день пришло около сорока человек. Размещать их не на чем было. 

Потом наступило такое время, что мы вообще на улицу не выходили. Сделали при выходе печку, чтобы можно было готовить покушать.  Не могли даже выйти на улицу в туалет. Очень было неприятно, когда не видели солнца оттого, что все горело, небо было затянуто гарью.

У нас остались родители дома. Первый раз я смогла выбраться двадцать седьмого марта, чтобы посмотреть, что с ними. Когда начала бежать, шли танки. Я сидела под забором, ждала, пока они пройдут. Побежала дальше – стоят кадыровцы. Они спросили, куда я бегу. Я объяснила, что мне домой нужно, через дорогу. На что они мне ответили, что идет перекрестный огонь, но если я хорошо бегаю, то могу рискнуть. Перебежала я, как мастер спорта.

Возле подъезда стояли российские войска. Я быстро забежала в подвал. Родители были там, с ними было все нормально. Они сказали, что прошла зачистка в подъезде, и военные разрешили подниматься наверх. Я поднялась в квартиру и увидела свою кошку, которую в первые дни не успела с собой забрать. В этот раз я взяла ее с собой. Во время зачистки квартиры забрали золото, а все остальное уцелело.  

Двадцать восьмого марта я простыла, и мы с мужем решили на следующий день возвращаться домой. Когда вернулись, позабивали окна одеялами, потому что все стекла выпали. У меня поднялась температура, я начала задыхаться. От нас к больнице где-то минут сорок идти – я шла четыре часа, у меня не было сил.

Когда пришла в больницу, меня направили к администратору. На мой вопрос, может ли меня кто-то послушать, девушка мне ответила, что таких услуг они не оказывают. Я ей сказала, что мне нужно какое-то лекарство, потому что у меня такое чувство, что я сейчас умру. А она мне говорит: «Умирайте». Я вышла в коридор в слезах. 

Вечером 29 марта россияне в нашем районе стреляли из «Градов». После этого осталось много деревянных ящиков. Все соседи их разбирали на дрова. Я говорю мужу: «Пойдем, и мы наберем». Когда мы возвращались назад, я увидела, что нам навстречу идет сын. Он сказал: «Я приехал за вами». 

Второго апреля он нас вывез в Запорожье. Мы ехали в колонне из семнадцати машин. Взяли одну сумку с вещами, два одеяла, подушку и документы. Когда мы проезжали Володарское, нас направляли в сторону россии, но сын сказал, что мы едем в Запорожье. Мы проехали порядка 30 блокпостов, на нескольких из них сына раздевали. Перед украинской границей стоял кадыровсий блокпост, и там происходило что-то непонятное. Кадыровец кого-то бил, и мой сын попытался как-то объехать машиной, чтобы их не зацепить. Тут кадыровец остановил машину, направил на нас автомат и говорит: «Я тут вас всех расстреляю! Вы меня хотели задавить». Сын сказал, что везет родителей. Когда тот услышал слово «родители», пропустил нас. 

Из Запорожья мы переехали в Днепр, где сын проживал с невесткой уже две недели. Он спросил у хозяев квартиры, можно ли и нам там пожить. Они оказались очень хорошими людьми. Мы три недели жили, и они с нас ни копейки не взяли, разрешили всем пользоваться. 19 апреля мы уже переехали в Киев. Нам сестра предоставила жилье. Я на заводе нашла работу.