Історія подана мовою оригіналy

Павел в Мариуполе помогал соседям, знакомым. Пока больница была под контролем украинских военных, он со знакомыми ходил сдавать кровь для раненых

Мне 39 лет. Родился в Мариуполе. У меня есть мама, жена и ребенок, которому 16 лет. Отец умер, когда мне было 19 лет. Работал я в Метинвесте.

В первый день войны меня разбудил звонок в пять утра. Это был товарищ из Киева.  Сказал, что началась война, что их обстреливают. Мы пошли на работу, нам нужно было забрать компьютеры до дальнейших распоряжений. Нам позвонили и сказали идти по домам. Спасибо, что выплатили зарплату за февраль, хотя бы деньги у нас были. В городе были канонады, на заправках очереди, во всех магазинах очереди, картой расплатиться было негде, как и наличность снять. Мы не понимали, что будет дальше. Поставили машину в гараж и ожидали непонятно чего.

Когда пропали свет со связью, образовался информационный вакуум.

Я винил себя за то, что не вывез жену и ребенка из этого ада. Когда еще работали магазины, мы с коллегой оставляли жен дома и пытались что-то найти, купить.

В марте вообще была жуть: за одним домом стояли наши, а за другим – войска из Луганска. Мы не понимали, выживем или нет. Планов никаких не было, кроме как проснуться, отвести семью в подвал, попытаться разжечь костер. Наперед ни о чем не думали.

Очень много людей гибли прямо на глазах. Девочку ранило во время минометного обстрела, мы ее повезли в больницу. Пока доехали, она умерла. Вот это страшно – когда нет никакой возможности повлиять на ситуацию. А вообще, старались помогать. Ходили в поликлинику, кровь сдавали, вещи, продукты носили по возможности, заправляли генераторы.

С едой до начала марта было относительно нормально. Родители – люди старой закалки, у них были запасы продуктов. У нас были мука, сахар, крупы. А когда магазины перестали работать, начались походы в поисках еды.

Сначала военные открыли «Метро» и разрешили все брать, кроме алкоголя. Мы брали, потому что купить было негде.

С соседями сплотились, когда не стало света, газа, воды. Мы думали не только о своих семьях. Исходя из того, сколько у нас стариков и грудных детей, мы дрова заготавливали и выходили на поиски провизии. У нас был график, когда люди могли приготовить еду и покормить детей.

В Мариуполе были такие места, где ловила связь, и мы периодически дозванивались родственникам. 25 марта мне удалось узнать, что сестра выехала. Мы приняли решение ехать, и будь, что будет. Моя мама и родители жены сначала не хотели уезжать, но я им сказал, что мне нужно вывозить ребенка. Безо всяких «зеленых коридоров» мы двинулись в сторону Запорожья. Много было блокпостов. Меня водили на беседы, раздевали, смотрели татуировки. В Запорожье я заехал почти с пустым баком. Там нас подобрали волонтеры, поселили.

Мы не очень ориентировались в ситуации. Когда российские войска вошли на территорию, где был мой дом, нам рассказывали, что уже и Запорожье захвачено.

После Запорожья мы выехали во Львов. Там были около месяца. Наши женщины отказались ехать за границу, и мы пытались понять, как со всем этим жить. Потом по работе начались переклички. После Пасхи мы переехали в Киев, и сейчас вся моя семья в столице. Снимаем квартиру, работаем.

К сожалению, в оккупации осталась наша кошка. И сколько мы ни пытались ее через волонтеров забрать – никак. Это для мамы и жены больной вопрос. Осенью еще очередь была, как-то вывозили, помогали, а сейчас оттуда никого забрать нельзя. Соседи присматривают, кормят. Там, где я жил, квартира не очень пострадала, а у матери на левом берегу квартиру разграбили.