Історія подана мовою оригіналy

Семья Алины потеряла все имущество и чуть не потеряла отца, который подвергся аресту. Дончане покинули родной дом, им пришлось начинать все с нуля. Но на мирной территории им пришлось столкнуться с дискриминацией и недоразумением.

Мы дома собрались семьей. У нас был дом, мы жарили барбекю, пили вино и вдруг услышали странный звук. Мы поднялись на второй этаж дома и увидели, как по улице идут танки. Так для меня началась война.

Мы уехали в июле 2014-го. Я видела "Грады", видела, как ехали танки, техника из другой страны. А сами военные действия я не застала, но была история не менее драматична. Я ехала в бассейн, находившийся возле аэропорта. Милиция начала поворачивать машины назад, я была за рулем и увидела, как бомбят аэропорт. Я принялась звонить своим знакомым, но связи не было. Мы начали готовить бомбоубежище, обустроили его, начали запасаться продуктами. Дом недавно построили, жизнь была устроена. Отец у меня был пожилого возраста, дети. Мы услышали истории о захвате вокзала, об убитых лежащих на улицах людях. Подвал – это хорошо, но что будет, как кого ранят. И мы решили, что нужно недели на две уехать.

Когда мы выезжали, дети поехали налево. А я повернула направо и повезла отца на Черкасщину, это мамина родина. Мой муж работал директором департамента облгосадминистрации и остался со своим коллективом. Я приехала на Черкасщину, мне позвонил знакомый и спросил, где мой муж и есть ли с ним связь. Знакомый сказал, что есть информация, что мужчину захватили в плен. У меня был ступор, я не знала, говорить ли это близким. Мне звонили по телефону и говорили, что мужчину хотят расстрелять. Я не знала, что делать. Я писала друзьям, чтобы они узнали, как можно мужчину вызволить. Из Черкасс я уехала в Киев, там и осталась.

Я – профессор, но здесь нужно было все начинать сначала. Муж долго не мог найти работу, была большая бытовая неустроенность. Мы все продали и купили квартиру в Ирпене, но дети остались без квартиры. Дети арендуют. Эти вопросы основные в жизни. Мы с мужем оформили статус переселенцев, но отказались от помощи. Папа получал эту финансовую помощь. Он приехал к нам, ему было 80 лет. Он спал на полу, жили мы в однокомнатной квартире, а до этого мы жили в нормальных условиях.

Когда я уехала, у меня даже денег не было. Я стояла такая дама в дорогой одежде в сельпо и плакала, потому что была голодна. Я плакала дома, не знала, как вызволить мужа, мне не хотелось жить. Папа приехал, а у меня даже тарелок не было. Мы жили на папину пенсию, пока я не нашла работу. Еду я всегда насыпала в три тарелки, мысленно посылала еду своему мужу.

Когда мы переехали, то увидели другое отношение к себе, как к дончанину. Мне бы хотелось забыть проявления недоброжелательности к нам. Видим проявления неприятия, дискриминации. Наиболее болезненно то, что в Донецке осталась могила матери, и с 2014 года я туда не могу попасть. Мне это болит.