Історія подана мовою оригіналy

Мариупольцы сплотились, чтобы выжить под плотными бомбежками. Выезд из города оказался настоящим адом, но Наталья с мужем смогли даже вывезти пожилых родителей. Теперь они не понимают, как жить дальше – без жилья, без работы. Живут надеждой на освобождение родного города

 Сейчас мне 48 лет. До войны проживала в самом центре Мариуполя, на проспекте Мира. 

Я работала на комбинате Ильича сменным инженером. Мы трудимся по 12 часов. 24 февраля был мой выходной, я поспала подольше. Меня разбудил звонок. Позвонил папа и сказал, что началась война. Я сначала не поверила. Нырнула в ленту новостей и поняла, что так и есть. По опыту 2014 года думала, что постреляют на окраинах, и все уляжется. Вечером от соседки узнала, что ушел эвакуационный поезд. В первый день никто не думал, что будет так страшно. Все стали запасаться едой. После ковида все научены были и имели запасы. 

У нас пропал свет, начала пропадать вода. Пока она бежала самотеком, мы быстро ее набрали. Через сутки свет появился совсем ненадолго, а потом уже его не стало окончательно. Со светом пропали вода и отопление. Единственное, что еще было, – это связь. Мы ходили к «Киевстару» в центр и оттуда пытались дозвониться родственникам, чтоб узнать какие-то новости. А когда уже пропал газ, то я вечером лежала и плакала. Не знала, что мне делать. Ко мне пришли родители из 22 микрорайона, мы были все вместе. Я не понимала, как мне кормить семью, что дальше делать. В квартире резко снижалась температура. На улице было минус десять, и балкон стал холодильником для продуктов. 

В шесть утра люди под обстрелами вынесли решетку от духовки, собрали кирпичи и оборудовали самодельный мангал. Снесли кастрюли и стали готовить еду на костре. После этого началась эра поисков. 

Искали дрова, воду, продукты. Поставишь на костер еду – и бежишь с ложкой в подъезд от обстрелов. Знали, что люди в соседних домах возле костра люди погибли после того, как прилетел самолет и скинул бомбу. Это было очень страшно! Летели куски бетона, металла. Мы еле успели заскочить в подъезд.

Моего папу в квартире подбросило взрывной волной. Он упал на пол. Вылетели стекла. После этого мы самолетов боялись страшно, и все перешли жить в подвал. К тому же, неподалеку начались уличные бои. Стреляли танками, а снаряды ложились близко к нам. Понятно было, что следующим будет наш дом. Мы сидели в подвале безвылазно какое-то время. 

13 числа началась так называемая эвакуация. Люди сами стали формировать колонны с белыми флагами. Я спрашивала, куда они едут. Говорили, что на Мелекино. Я падала на машины и просила, чтобы забрали моих стариков, потому что им по 80 лет и сами они не дойдут. Бросить их я не могу, а оставаться здесь – равносильно смерти. В подвале сыро и холодно, сквозняки, нужно спать на бетонном полу. Мы соорудили лежанку из чего могли. Принесли подушки с диванов. 

В тот момент неважно было, что сколько стОит, какой у кого телефон, какая куртка. В подвале сидели даже в норковых шубах, и никто не мог согреться. Люди начинали болеть. К костру выходили все реже, потому что было очень страшно. 

Мы приняли решение выходить пешком на Мангуш. Родителей оставили. Попросили, чтобы они нас ждали. Сказали, что вернемся. Взяли два рюкзака: в одном были документы, а в другом – вода и печенье. Эти рюкзаки были собраны еще с первого дня, про воду в том рюкзаке я совсем забыла, и она сохранилась. Мы на тот момент уже набирали ее из батарей и даже из луж. 

Ходили в городской сад к криничке. Еще одна была в районе Приморского парка, но ее сильно обстреливали. Говорили, что там очень много убитых. Туда было ближе идти, но страшнее, так что мы пошли в городской сад. Воду ждали часа три в очереди на морозе. Люди ее набирали, а потом «кравчучками» везли под обстрелами. 

Я тогда в первый раз увидела город, который разбомбили. Конечно, мы видели, что происходит вокруг: что нет части домов, что срезаны все крыши… Мы видели, как горит дом рядом с нами. Вышли из подвала, но тушить было нечем. Люди просто наблюдали, как горят их квартиры, а сделать ничего не могли. Они собирали вещи и уходили в соседний подвал. Этот дом горел несколько суток. И не только он. Вокруг горели дома. От дыма нечем было дышать. Мы сидели на этом островке жизни и не знали, что будет завтра.  

Я увидела разбомбленный корпус института, то, что стало с третьей больницей – новой, отремонтированной, и с домами напротив, с Домом связи. У меня слезы катились, и я понимала, что никогда не прощу. 

16 марта уехала первая колонна из дома напротив. Они не вернулись. Значит, либо сумели выбраться, либо их расстреляли. Потом часть людей уехала из нашего дома. А 15-го вечером за нашими соседями приехал их родственник из Мелекино и сказал, чтобы мы выезжали из города. 

У нас не было машины, и я попросила его забрать хотя бы стариков. Оставалось 40 минут до комендантского часа. Мужчина сказал, что все в машину не влезут, и дал мне буханку хлеба. Я заплакала, зашла с этим хлебом домой и сказала мужу, что надо что-то решать. Всю ночь мы думали и решили идти пешком. Начался обстрел нашего района, и мы решили оставить родителей.

Мы убегали, падая на землю. Уже ездили танки с «зетками» по проспекту Мира. Мы ждали, пока они проедут, а потом бежали. Это было настолько страшно, что не передать словами и не объяснить человеку, который через это не прошел.  

Я думала, что не дойду. Было холодно. Я села на землю и сказала, что больше никуда не пойду, буду тут умирать. А когда наконец добралась, то у меня были мозоли на ступнях. Мы пришли к родственникам в Мангуш, и я их умоляла, чтобы забрали моих стариков. 

На следующий день муж с братом вернулись в Мариуполь, подъехали к окраине города, и муж побежал за родителями. Забрал их возле костра. На дороге валялись осколки «Градов» и еще чего-то после обстрелов. Не пробить колеса машины – это было просто чудо. Мы вывезли родителей в Мангуш. Там поели, помылись. Мы же приехали черные от костра. Я руки потом недели две мазала всякими кремами, потому что они были все в трещинах.

Брат предлагал оставаться в Мангуше. Дом у них большой, там не стреляют. Но я не могла, потому что понимала, что в этом поселке стоят те «Грады», которые обстреливают наш город. 

Сосед съездил в Мариуполь за своей разбитой машиной, и мы в нее сели. Ехали ночью и не в колонне. Понимали, что нас в любой момент могут расстрелять, но других вариантов не было. Блокпост «ДНР» еще и доллары захотел. Мы ехали и видели вдоль дороги расстрелянные машины с погибшими людьми. Через каждые 300 метров стоял российский блокпост. Нас останавливали, проверяли и отпускали дальше. Брать у нас было нечего. В какой-то момент нас остановили и спросили, кто нам разрешил ехать в комендантский час. 

В Токмаке мы заночевали в каком-то садике на детских кроватях, а утром волонтер рассказала нам, как добираться: в каких местах заворачивать, где взорванные мосты, где минные поля.

На следующий день мы как раз и увидели взорванный мост. Долго искали объезд. Еще там было минное поле, ехать нужно было колея в колею. Собралось несколько машин. Мы ехали и смотрели по сторонам, потому что мины плотно лежали в два ряда. Ехать было страшно. 

Добрались в Васильевку, и там нас опять остановили. Очень долго мы ждали, пока сформируется колонна в 200 машин. На блокпосту я увидела наших военных. Они нас провели с мигалками по мосту, и мы приехали в Запорожье. Можно было выдохнуть с облегчением. Здесь начался новый этап нашей жизни. 

Мы выехали, смогли вывезти родителей, но ведь жизнь продолжается, а нас «освободили» от дома, от работы, от вещей… 

Запорожье сильно обстреливают, поэтому мы поехали в Днепр. Я зашла в магазин, а там продают мандарины… Я расплакалась. Люди спокойно ходят, живут своей жизнью, а мы вышли из такого дурдома… Воды не могла напиться. Прихожу в магазин – люди ходят, выбирают что хотят. Лежат батарейки, фонарики, спички. А я стою и думаю, что все это надо брать, что тут сейчас тоже такое может начаться, просто люди об этом не знают. Хотелось сказать: «Берите спички, свечки». Это было так дико – попасть в мирную жизнь. 

Нам война показала настоящую суть людей. Тот, кто был близким знакомым, оказался продажной шкурой. А кто-то, кто тебя вообще не знает, оказался добрейшей души человеком. И добрых людей больше. Всегда попадались те, кто готов был приютить бесплатно. 

Нам в Днепре дали полдома неотапливаемого, и мы там жили. Потом разболелись. Мы в Мариуполе собрали все силы и не позволяли себе такого, а когда приехали в Днепр, то расслабились и заболели. Все родственники звали приезжать к ним. Мы выбрали самую дальнюю область, куда можно поехать – Хмельницкую. На эвакуационном поезде уехали. Было очень страшно оставаться. Мне казалось, что Запорожье и Днепр могут обстрелять.  К тому же, хотелось полной тишины, чтобы можно было просто выспаться. 

Мы искали варианты, чтобы жить самим. А наша дочь была в Киеве. Мы приехали в столицу на недельку – развеяться, и тут у дочери случился аппендицит. Нужно было ей помочь. Так мы и остались. 

Я искренне верила, что в мае вернусь в Мариуполь. Потом увидела ролики, на которых военные говорили, что левого берега нет. Искала судорожно на каждом видео свой дом. Останавливала записи по пять раз из-за слез. Не могла спокойно смотреть…

У нас нет никаких перспектив, нет своего угла. Мы все без работы, и в таком возрасте тяжело начинать все сначала. Я сижу на чемоданах в ожидании возвращения. Сначала думала, что в мае вернемся, потом – к сентябрю... Сейчас слушаю новости в надежде, что вернут мой город. Освободили Херсон, а если освободят Мелитополь, то я буду самым счастливым человеком, потому что следующим будет Мариуполь… 

Я созваниваюсь с соседями, которые там остались. Они говорят, что свет дали, вода появилась. Для людей обыденные вещи стали счастьем. Те, кто там остался, выживают, как могут. Ехать туда сейчас у меня нет желания. Я хочу туда прийти с нашими войсками. Только я не знаю, смогу ли там теперь жить. Хотелось бы, чтоб война закончилась быстрее, чтобы больше никто не погибал, чтобы город отбили. Я думаю, что это случится до Нового года.