Історію подано мовою оригіналу

Пережить голод и холод в Мариуполе можно было только сообща. Люди объединялись, делили обязанности и выполняли каждый свой участок работы

Мне 52 года. Война нас застала в Мариуполе.  Мы с самого начала войны и до конца октября там находились. У нас не было возможности выехать, и мы вынуждены были оставаться в городе. У нас ни денег не было, ни транспорта, а общественный транспорт не ходил: ни поезда, ни автобусы. И волонтеров не было. И только когда удалось заработать денег, мы заплатили перевозчику и вместе с сыном выехали в Киев. Добирались трое суток - через Россию, Прибалтику, Польшу.

В Киеве сын закончил девятый класс. Он ведь и так потерял год в учебе. Но поскольку жить нам негде в Киеве, а аренда квартиры обходится дорого, мы выехали в Германию. В данный момент мы здесь находимся. Сын изучает немецкий язык, и я тоже – чтобы он мог дальше получать образование, а я – найти работу.

У меня есть еще старший сын. Он говорил: «Мама, я думал, что поседею». В Мариуполе три месяца связи никакой не было. Как только появлялась возможность, мы передавали сыну, что живы. 

Воды не было, ее мы в речке набирали. Продуктов тоже не было. Были разбитые склады, и мы с сыном ходили и собирали продукты. Я муку насыпала голыми руками. Хлеба три месяца не видели. Пекли лепешки на костре. Мужчины из нашего девятиэтажного дома во дворе поставили мангал. Каждое утро кто-то из мужчин разжигал костер, чтобы весь остальной подъезд мог подогреть воду или сварить суп, кашку. 

Ни света, ни отопления, 14 градусов мороза, окон нет, холодно, связи и газа тоже нет. На велосипеде проехаться куда-то по городу нет возможности, потому что очень много железа и битого стекла валяется, колеса все время пробиваются. Если бы мужчины не организовались и не добывали продукты… Их делили на весь подъезд. И нам то крупа, то масло, то макароны доставались.

Мой сын очень быстро стал взрослым. Городской мальчик научился рубить дрова, пилить, разжигать костер. Меня больше всего шокировало то, что он спрашивал каждый вечер: «Мама, что мы будем завтра кушать?» И я ему предлагала то, что у нас было. У нас рыба была заморожена на балконе. Окон же нет - она не портилась. Мяса у нас не было, мы только рыбу ели. 

Понемногу готовили. На костре много не приготовишь, к тому же холодно, все остывает быстро. У нас там еще и подъезд горел. Были сожженные квартиры. 

В Мариуполе остались мои сотрудники. Они позвонили и сказали, что я должна приехать и оформить квартиру. Она же целая, хоть подъезд и горел. Окна мне поставили, дверь поменяли, потому что ее перекосило. Соседка присматривает. И она говорит: «Если ты в ближайшее время не приедешь и не переоформишь документы на себя, то потеряешь эту квартиру». А я ей отвечаю, что не могу бросить курсы. Из здесь оплачивают для нас, переселенцев. А сейчас в Мариуполь даже через Шереметьево не пускают. Говорят: «Вас там два года не было, вы в этом не нуждались - значит, теперь вам тем более нечего там делать». Я просто в шоке. Я читаю новости. Там пишут, что будут отбивать Мариуполь назад. А пока я там была до октября, видела, как туда вкладываются колоссальные деньги, строятся дома, больницы, школы. 

Сейчас там отмываются огромные деньги и, боюсь, нам Мариуполь никто не отдаст. Мне так тяжело доставалось жилье и все остальное! Но, боюсь, я там уже все потеряла. 

Скорее всего, мне возвращаться уже некуда. Нам в Германии жилье дали, платят пособие. Мне главное, чтобы сын образование получил.

Хочу домой. Хорошо там, где нас нет. В гостях хорошо, а дома лучше. Когда донецкие бандиты до нас дошли, то они вывезли всю технику - вплоть до канцелярии, все вывозили. А мы просто на это смотрели, потому что мы там - никто, а они – «хозяева», и они просто нас грабили. Я им говорила: «У меня было все: деньги, квартира, свет, Интернет, а теперь я нищая». А они нам говорили, что нас освободили. Я им отвечаю: «Освободили или захватили? Я не могу понять». Там очень много было людей, настроенных на поддержку россиян. Чуть ли не с хлебом-солью их встречали. Там где-то половина жителей еще остались: те, кто не может выехать, или кому больных родственников некуда девать.