«Коллега выскочила к мужу, снова начался обстрел – и Аленки не стало»

Переселенка Ирина рассказывает, как обстреливали Донецк, как дети переселенцев боялись салютов. Выживание в Киеве превратилось в квест. Но чувство свободы превышает недостатки переселения.

Война для меня – это страдание, кровь и огромная несправедливость.

У меня мама живет в Донецкой области. На майские праздники в 2014-м дочь была в Крыму, в походе, а я – у мамы. Начались события в Славянске. Мне нужно было ехать на работу в Донецк, и впервые я ехала не через Славянск, а через Горловку.

Когда в Донецке начались демонстрации, захват обладминистрации, это было как-то… ну погудит и закончится. Но 7 июля (я жила в общежитии вместе с детьми) к нам пришел начальник охраны и сказал, что нужно освобождать общежития. Не обстрелы были самые тяжелые, а это.

В сентябре мы открылись, в Донецке начал работать лицей, дети были со всей Донецкой области. Они приехали, конечно, поселились в общежитие. И вдруг начался обстрел. Дети прибежали, стучат в дверь и кричат: «Ирина Владимировна, давайте убегать, давайте прятаться!» Я должна была их успокаивать. А еще один раз было на занятиях в учебный день. Как раз тогда попали в завод на окраине Донецка, который производил взрывчатку. И была страшная волна.

Одна наша коллега погибла. И это было так несправедливо! Боже, она сверстница моего ребенка, они учились в параллельных классах. Аленка у нас училась, окончила университет, пошла к нам работать. Она только год как вышла замуж. Муж был на работе. Начались обстрелы Донецка, а он задержался. Когда обстрел закончился, он приехал и позвонил по телефону, что ставит уже машину в гараж. Она выскочила к нему, снова начался обстрел – и Аленки не стало. Это просто шок. Этот ребенок ни в чем не виноват!

Моя коллега рассказывала, что когда начинается салют, ее ребенок кричит, падает на пол, потому что считает, что сейчас будет обстрел. Люди, которые этого не пережили, не могут этого понять. Мой взрослый ребенок через три года после того, как мы уехали оттуда, когда начинается салют, говорит: «Ну, наконец, я могу спокойно смотреть на салют».

Когда мы уехали, то думали, что оно как-то скоро закончится. Уехали в отпуск, потом приехали. Дочь в университете работала, мы сентябрь, октябрь, ноябрь были в Донецке. Потом поняли, что это надолго, и решили уезжать в декабре.

А в Киеве было достаточно знакомых. Одногруппница моей коллеги дала нам ключи от квартиры своей мамы. И мы 2,5 месяца там жили только за квартплату. Но у нас совсем ничего не было, никаких вещей. Одна коллега сказала, что есть на Подоле пункт, помогающий переселенцам. А там стояла женщина аккуратная, чистенькая, ухоженная, стояла и плакала. Говорит: «Боже, я никогда не думала стоять здесь, как нищая, все это просить, потому что была совершенно нормальная жизнь. Я давала». Я ей говорю: «Господи, это жизнь! Сегодня вы это возьмете, вы точно встанете на ноги, просто не забудьте об этом и отдайте, когда придет ваше время». Так мы друг друга поддерживали.

В Донецк я не вернусь – уже сто процентов. Приехать туда, увидеться с теми людьми, которые там остались, с которыми я списываюсь, звоню регулярно – да, а возвращаться – нет. Не потому, что мне там будет больно, а потому, что просто здесь уже работа, уже пустили корни, есть какие-то планы.

Когда только переезжали оттуда, то все такое мелкое… Боже, ты жив, тебя не обстреливают, можешь выйти в магазин, в аптеку совершенно спокойно. Надо в аптеку в 12 часов – ты встал и пошел в аптеку в 12 часов. Вся наша мирная обыденность все равно приводит к тому, что мы забываем, что там остались наши люди, они страдают, они точно страдают.

Израненная земля, как наши души изранены.

При цитировании истории ссылка на первоисточник — Музей "Голоса мирных" Фонда Рината Ахметова — является обязательной в виде:

Музей "Голоса мирных" Фонда Рината Ахметова https://civilvoicesmuseum.org/