Фотокор Евгений Малолетка: "Такого массированного применения артиллерии, как в Мариуполе, мы ещё не встречали"

Его глазами мир увидел Мариуполь в войне: погибших детей, последствия авиаудара по роддому, героизм врачей, страдания мирных. Фотограф и военкор Евгений Малолетка, выполняя задания для агентства Associated Press, провёл 20 дней в блокадном Мариуполе.

Вместе с журналистом и видеографом AP Мстиславом Черновым они попали в город 24 февраля 2022 года. За час до начала полномасштабной российской агрессии в Украине. 

Малолетка Евгений, 35 лет, я родом из Бердянска, но живу в Киеве уже с 2004 года – как начал учится в университете и до сих пор, как бы, здесь проживаю. Еще до начала войны мы предполагали: если будет война, то Мариуполь будет одной из точек, которую действительно русские захотят захватить, потому что это стратегический город, он достаточно большой, и это дорога в Крым.

Мы всегда знали, что русские хотят сухопутный коридор в Крым, поэтому изначально с другом прорабатывалась идея: да, если мы будем освещать войну, если она действительно будет, то мы смотрели на карту и выбирали. Он говорит: вот Мариуполь – это будет точка.

Мариуполь был полон людей, Мариуполь заблокирован, не было возможности выехать…

Такого массированного применения артиллерии мы не встречали до этого. Я точно никогда не встречал, чтоб настолько сильно применялась артиллерия, реактивная артиллерия, авиаудары. Такое ощущение было, что если ты не можешь подобраться к городу, нужно его сжечь.

Такое средневековое... Абсолютно средневековая стратегия – забрасывать город снарядами, чтоб он горел, потом разбить пожарную часть, чтоб не было возможности потушить пожары, чтоб вызвать панику у людей, страх и непонимание, что происходит.

Всем известный факт, что доставляют всех раненых, конечно же, в больницу. Мы пришли, познакомилась с главврачом, попросили допуск, разрешение снимать, познакомились со всеми медиками. Это областная больница номер 2.

С первых дней начались обстрелы, и с первых дней начали везти туда раненых. Вначале больницы дежурили, кто-то в один день, кто-то - во второй, кто-то - в третий, и так они дежурили между собой, как-то определяли. Потом как такового дежурства уже просто не существовало, везли раненых туда, куда было ближе, в зависимости от того, какая степень тяжести ранений.

Мы просто наблюдали, дежурили в этой больнице, в какое-то время нашего пребывания там снимали то, что происходит в приемном отделении. Привозили людей, детей с ранениями ног, головы, туловища. Всевозможные ранения, очень кровавые, и маленькие и большие – до 300-граммовых осколков в том числе.

Врачи работали действительно в каком-то режиме военного времени, когда даже маленькое ранение приводило к тому, что людям ампутировали конечности, потому что не было необходимого количества лекарств, санитарных условий, не было даже палаты интенсивной терапии, в которой были выбиты все стекла и там было холодно, поэтому все это было в очень экстремальных условиях.

В больнице не было места, куда складывать тела. Погода была достаточно холодная – они хранили, держали людей, которые умерли, просто в больнице, либо, людей, которых привезли уже мертвых к ним.

Также там видели трех детей (там в подвале было еще одно место) и двухмесячного ребенка… Это все просто ужасные картины, не считая того, что люди лежали под подъездами, убитые в квартирах, люди совершали суицид очень многие, выбрасывались из окон, вешались, не считая того, что обстрелы были.

Были случаи, когда мы не проводили там съемку – мы помогали. Когда видели, что пациент тяжелый, либо когда ты можешь что-то сделать, а не только снимать, то ты помогал.

Мы находились недалеко от «1000 мелочей» в одном из домов… На тот момент у нас были разряжены все батарейки, все ноутбуки, и мы планировали ехать в больницу. Мы повернули на одну из улиц и видим, что там люди убегают, идет сильный обстрел. Мы развернулись и поехали назад в центр. Заехали в один из районов напротив больницы, и хотели подумать, что вообще делать. Город был весь в дыму, дымилась «Азовсталь», дымился завод Ильича, все в каких-то очагах смога и взрывов.

Мы поняли, что это был авиаудар. Попросились наверх к одной из жительниц, увидели, где находится это место, куда попал снаряд, и потом подъехали уже к месту в больницу.

Это был роддом, попало на территорию, где находился и роддом, и детское отделение. Получилось, что мы на событии и документируем то, что там происходит, и как идет эвакуация беременных.

Один снимок – это Марьяна, которая родила на следующий день, и девушка Ирина, которая, к сожалению, не выжила и ребенок ее тоже. У нее сильное ранение было… огромный порез от живота до бедра, я не помню, сантиметров 50, огромный. К сожалению, врачи-хирурги делали все возможное, но спасти и маму, и ребенка не удалось.

Мы находили связь, чтоб отправлять фотографии и видео. Ко мне в социальные сети пришло больше двухсот сообщений с поиском найти родных, либо родственников, либо друзей, где они находятся и как они, потому что в городе не было связи, не было электричества, воды и газа и всего остального. И плюс люди сидели по подвалам, поэтому там была проблема не только с какой-то гуманитаркой, а еще и проблема информирования населения в принципе.

Многие слушали радио «ДНР», потому что они поставили свою вышку. Они начали вещать про то, что "сдавайтесь, солдаты, сдавайтесь, а для вас будет гуманитарный коридор", который никто не знает, куда, когда и как вообще.

У нас была машина, которую мы потеряли, и одна семья согласилась нас вывезти. У них было место в машине, они знали дорогу, как можно будет проехать, и они согласились нас вывезти.

Вероятно, если бы мы попали в руки спецслужб российских, то ничем хорошим для нас это точно не обернулось, потому что имена наши были известны. Мы не прятались ни под какими псевдонимами, мы писали свои реальные имена, что доказывает то, что мы реальные люди, реально работали как журналисты большое количество времени.

Мы были единственной командой журналистов в городе, которая работала на тот момент, международных журналистов. Там были еще люди, которые работали там до полной блокады, потом они уехали. Из коллег, которых там мы видели, они все уехали.

Мы остались одни, и мы были единственными такими глазами мирных жителей, как страдают мирные люди.