"Если бы эта бомба попала в радиологию, это был бы маленький чернобыль"

Врач-травматолог Дмитрий Пастернак рассказывает о месяцах работы в горбольнице №3 города Мариуполя в условиях постоянных бомбардировок и отсутствия необходимых медикаментов и оборудования.

Несмотря на немыслимые условия, результатом работы мужчины стали десятки спасённых жизней. Чувство долга и забота о раненых мирных жителях до последнего заставляли Дмитрия оставаться на работе.

С 24 февраля по 5 марта я работал в больнице 17-й. Это областная больница города Мариуполя. Отделение травматологии, в котором я работал, оказывало помощь пострадавшим, раненым жителям Украины мирным и военным, скажем так, солдатам ВСУ. В связи с тем, что было тяжело добираться на работу и была постоянная ситуация с постоянным обстрелом города, было принято решение оказывать помощь пострадавшим на базе 3-й больницы, в корпусе онкологии. И в связи с тем, что я жил рядом, буквально в 15 минутах ходьбы от этого корпуса, то я на это согласился с большим удовольствием, потому что ходить на 17-ю пешком, можно было попасть под артиллерийский обстрел. Поэтому 5-го числа я работал в корпусе онкологии 3-й больницы.

Моя семья была дома 5-го числа. Моя семья, мои друзья, мы спускались по ночам, когда были сирены еще, спускались в подвал пятиэтажки там, где жили мои родственники, потому что у меня не было подвала. После моего прихода на территории 3-й больницы было бомбоубежище. Это тот самый бункер, как мы его потом называли, большое бомбоубежище со времен «холодной войны», построенный на случай ядерной войны.

Когда я перешел в 3-ю и перевел свою семью, друзей и семью своих друзей, 9 марта – это бомбовый удар, железная бомба упала между корпусами онкологии. Получается, за корпусом онкологии во дворе, получается, между клиникой детской и роддомом, там огромная воронка в два человеческих роста…

Повылетали все окна, полностью было все уничтожено, что находилось на улице. Там были автомобили, были люди. Мощный взрыв такой силы, что была содрана вся облицовка со зданий, то есть это был авиаудар. Если бы эта бомба попала в здание, оно был сложилось, как карточный домик. В роддоме находились роженицы, находились женщины, которых вывозили, и раненые. Не могу сказать точно, когда в этот день с утра были удары по роддому, самолеты бомбили постоянно, вот, на входе прямо, сколько всего было по городу, я не знаю.

У меня второй день рождения был 9 марта, я находился рядом. Рядом радиология, где находились полностью заряженные так называемые пушки для лечения… рентген-облучение.

Об этом тоже мало кто говорит, это здание радиологии тоже расположено рядом, возле больницы. Частично пострадало здание, потому что оно закрыто другими корпусами. Тяжелых попаданий не было, были незначительные повреждения от минометов и артиллерии, вот, где эти пушки радиации, они не пострадали. Они закрыли, то есть не попало, слава Богу.

После авиаудара по театру поступили дети и взрослые. Их привезли в детскую хирургию, которая еще работала, по-моему, удар был 16-го числа. Поступили к нам с ранениями после того, как туда попала бомба; к нам в подвал перевели детей раненых из детской хирургии. И там были дети, которые пострадали от удара по Драмтеатру. Но дело в том, что по Драмтеатру… после удара по Драмтеатру часть людей попала по разным больницам, которые могли еще кого-то принимать.

После бомбежки по Драмтеатру в основном были удары, ранения вторичными снарядами, обломками камней, бетонных блоков, тяжелые травмы. А в основном на этом промежутке времени те люди, которые обращались, они в основном обращались с ранениями осколочными, то есть это были все огнестрельные осколочные ранения после снарядов, мин и так далее.

Мы как медперсонал находились в корпусе 3-й больницы, а потом после 10-11 марта стали спускаться и ночевать в бомбоубежище. Почему? Потому что постоянные артиллерийские обстрелы и было небезопасно находиться в здании ночью, вот. Мы поднимались наверх, работали, а ночевать спускались вниз, полностью мы перешли в бомбоубежище после 12 марта. Почему? Потому что был разбит корпус онкологии попаданием артиллерийского снаряда, потом там упало перекрытие, один лестничный пролет завалился полностью и были разбиты перевязочные полностью. Мы перетащили все оборудование и все медикаменты, которые можно было забрать и которые использовались – хирургические инструменты, лампу.

Также оградили место для операционной и перевязочной в бункере – там, в бомбоубежище, внизу непосредственно отделили пленкой и провели свет. У нас был дизельный генератор, и мы туда провели свет. За время работы генератора нужно было успеть сделать перевязки, за время работы генератора нужно было успеть приготовить еду, и за время работы генератора нагреть чай, зарядить телефоны и так далее.

Если бы не генератор, было бы нам очень туго. В бомбоубежище изначально было три врача: это я, детский травматолог и шикарная, отличная, очень высокого класса медсестра операционная. Нас было трое на каком-то этапе, почти до второй половины марта.

Одна из манипуляционной, а одна тоже очень профессиональная медсестра из нейрореанимации, и благодаря ей у нас появилась возможность давать наркоз раненым для того, чтобы проводить операцию. И мы в таком режиме – у нас уже была полностью сформированная операционная бригада, и медперсонал, который охватывал всевозможные необходимые мероприятия по нашим больным.

Я почему скажу, что у нас мало того, что к нам спустили больных из разбитой детской хирургии, больных детей, они же с родителями, но с мамами больные дети, плюс была масса раненых взрослых, которые были у нас, которые лечились у нас в бункере. То есть к нам обращался человек, ему некуда было идти. Мы его оперировали и оставляли в бункере, с тем учетом, чтоб его лечить, перевязывать и так далее. То есть это было неоднократно, было несколько человек таких раненых, вот, даже вот тот случай, о котором было интервью.

Это Сергей Васильевич, каким-то чудом он добрался до этой больницы, и мы его прооперировали. И он оставался полностью до тех пор, пока не выехал на эвакуацию, в бомбоубежище.

-- Скажи мне по поводу этого пациента, каким инструментом ты проводил ампутацию левой руки?

-- Травматологического специального инструмента у нас не было, поэтому мы пользовались подручными методами. Это долго описывать, но когда-нибудь этот инструмент я, надеюсь, повешу у себя в рамке.

-- Думаю, да. Но он вспоминает об этом с безумной благодарностью, и я понял так, что, я не знаю, какой вы ему делали наркоз, но мне он рассказывал, что он видел практически все.

-- Да, он видел вначале все немного на этапе и в конце, все то, что он должен был видеть, он видел; что не должен видеть – не видел. Если бы мы тогда не пошли на ампутацию, человек бы просто умер от кровотечения, руку невозможно было спасти, потому что она была сильно повреждена вплоть до предплечья.

Поступила семейная пара – мужчина с женщиной, вот. Значит, они попали под обстрел в собственной квартире. Их привезли МЧС, и значит, у женщины были посечены ноги. Там были повреждения и мягких тканей с кровотечением; там была сделана первичная обработка, остановлено кровотечение. А у мужчины было посечено лицо, руки, шея. И вот такой запоминающийся случай. У него под веком и между веком и глазом был осколок стекла порядка восьми миллиметров. Это наркоза у нас тогда еще не было, и пришлось его под местным, с уговорами, аккуратно вытаскивать.

Еще из запомнившихся – тоже мужчина, у которого множественные огнестрельные осколочные ранения обеих рук, с повреждением, с дефектами. Привезли два его сына, два парня. На руках занесли… без давления, без ничего. Его изначально привезли из БСМП, а потом из БСМП, как он мне говорил, его отправили и сказали: едь куда хочешь. И его доставили к нам. И опять же, машина подъехала, выгрузила и уехала, и мы понимаем, что человек просто умирает. Его занесли на руках, положили на операционный стол, поставили капельницу, сделали под местным.

Рентгена у нас не было, все мы работали пальцами, то есть открываешь рану, видишь рану и обрабатываешь, все хорошо промываешь, чтоб не занести дополнительную инфекцию туда. И потом уже начинаешь ревизию раны пальцами аккуратно, на ощупь ищешь этот металл пальцами, инструментами. Почему важно? Есть инородный металл, и чтоб не было нагноения в будущем.

Нужно хорошо обработать рану и плюс это без рентгена. Почти на коленке, плюс это в подвале при температуре 8-9 градусов тепла, когда просто открываешь рану и кровь течет из раны, и она парит. Такому нигде не учат, нигде не показывают, такого не увидишь в мирной медицине нигде и никогда. Потом у нас была девочка молодая, 19 лет, которая попала под обстрел на Торговой. Ее привезли волонтеры завернутую в ковер, полностью обгоревшей. Множественные мелкие осколочные ранения, черепно-мозговая травма, практически без сознания.

Был один летальный исход – молодая женщина с тяжелой травимой ее привезли. Сначала она была в хирургии, а потом ее спустили к нам, но там была тяжелая черепно-мозговая травма, и без специализированной помощи, то есть без нейрохирургической помощи мы ничего не могли сделать. Тяжелое чувство, понимаешь, я так до войны, до, скажем так, февраля никогда не сталкивался с больными и ранеными детьми, а тут их много, и причем разные ранения. Тяжело. Скажу честно, что дети очень адекватно себя вели.

Ну, опять же, это все в замкнутом пространстве, это перевязки, операции. Детям в замкнутом пространстве, еще и в одном месте, то есть это бункер, тут же рядом в соседней комнате сидят мои дети, которые это слышат. И грубо говоря, видят, и они спрашивают, а что там было. И ты объясняешь детям что, почему и как, то есть для детей это тоже были такие эмоциональные перетряски.

Ну, тактика выжженной земли. Идет сначала обстрел РСЗО, то есть «Грады» и так далее, потом артиллерия, минометы, авиаудары, а потом дальнейшее там танки, наступление каких-то частей российской армии. Сначала идут массированные обстрелы, то есть все равняется с землей, а потом уже дальше заходят танковые части и так далее.

-- Как ты думаешь, Дима, победим ли мы?

-- Я думаю, да.

-- Почему?

-- Надеюсь, уверен.

-- Что ты будешь делать, когда мы победим, вот именно в этот день?

-- Не знаю, что-то очень позитивное, наверное. Ну, позвоню тебе точно.

-- Скажи мне напоследок, что бы ты пожелал жителям нашего города, которые еще там?

-- Выжить, выжить, потому что город очень сильно разрушен.