Історію подано мовою оригіналу

Анастасии с мужем удалось вырваться из Мариупольского пекла, но ее мучают воспоминания о разрухе и трупах на улицах родного города 

24 февраля была запланирована фотосессия для моих клиентов. Я работала тренером, хотела им сделать приятное – запланировала фотосессию в зале, чтобы на 8 Марта у них были красивые профессиональные фотоснимки.

Проснулась от взрывов: слегка содрогались окна. В районе пяти-шести утра позвонил моему супругу ученик из Бердянска, сказал: «Максим Александрович, война началась, стреляют, тут бомбят. Нас идут эвакуировать, тут куча военных». Муж спросонья ничего не слышал, ничего не понял. Потом начали листать новости и поняли, что хорошего-то мало. 

Мои родные находились на Левом берегу. Они должны были приехать к нам, но в тот день связь оборвалась: очень сильно начали бомбить их район. 

Несколько раз за день я их мысленно хоронила, потом убеждала себя, что все будет хорошо, они в порядке, они живы. И так все шло по кругу. 

Недалеко от нас был спортзал, в котором я работала. Там в бомбоубежище организовались люди. Я все думала, что вдруг там будут мои близкие, либо друзья. Когда было плюс-минус затишье немножечко, мы ходили наведывались: вдруг там людям нужна будет помощь. Мы им предоставили 50 матрасов, чтобы люди могли спать. 

В один такой день мы пришли, а прямо в дом, следующий за нашим, было прямое попадание – дома больше нет. Я не знаю, жил там кто-то или нет. Заходить туда мы побоялись, потому что помочь там было нереально – осталась только воронка и щепки. В этот момент я поняла, что если прилетит, то никакой подвал не поможет, ничего не поможет. Такие моменты - самые страшные. 

Нам повезло, что мы жили в частном секторе и могли набирать хотя бы техническую воду, ходить на кринички. А самое страшное - не знать, что с нашими близкими. Каждый раз, подходя к дому, я думала: «Все ли хорошо дома, все ли цело?» Это было самое страшное.

Однажды я увидела взорванную полностью сгоревшую машину. Посмотрела – вроде бы крови нет, подумала: «Сслава Богу, людей там не было». И сразу рядышком увидела какую-то кучу непонятно чего. 

Никогда бы в жизни не подумала, что это могло быть тело человека, если бы на маленьком расстоянии не увидела оторванную стопу. Хочется забыть людей, которые там лежали. 

Прямо во дворах хоронили соседей, близких, родных. Это тяжело. Тяжело знать, что где-то там человека завалило плитами в девятиэтажке: он сам жив, но ему ноги придавило, и никто ему не смог помочь. Он кричал, мучился и в итоге умер, потому что никто не смог поднять эту бетонную тяжеленную плиту. Именно это шокирует: я с этим живу. 

Из Восточного микрорайона, который в первой попытке наступления россиян пострадал очень сильно, мы забрали мужа брата с женой, их годовалую дочку и их родителей. Нас было 12 человек в нашем доме.

Когда начали наш район бомбить, мы уже задумывались о том, что нужно ехать, но накануне российские солдаты разбили машину и украли аккумулятор. У нас был дома еще один запасной, но старый, очень ненадежный. Мы его использовали, чтобы хоть лампочку провести для годовалой малышки в подвале. В конце концов мы смогли выбраться: выехали на нашей машине, как шпроты в банке ехали.

Мы сначала выехали на Белосарайскую косу. Там был свет, связь. Правда, там были российские солдаты. Они приходили делать перепись населения. Мужа раздевали, фотографировали, потому что у него татуировки. Спрашивали, где он работает. Он говорит: «Учитель физкультуры» – «Что это за учитель физкультуры? Ты весь татуированный» – «Мое тело – мое дело». 

Очень сильно они промывали мозги, пока мы были там без связи, пытаясь узнать, как ехать. Мы сразу метили на Запорожье. 

Они говорили, что Запорожье уже под россиянами, что они взяли пол-Украины, и если мы выедем, нас расстреляют за то, что мы из Мариуполя. Или мужа заберут воевать на мясо, а меня с детьми - в тюрьму. 

Это угнетение очень сильно действует, когда нет иной информации. Хотя не тот человек, который поддается пропаганде. 

Моя подруга жила в Запорожье. Когда мы выехали и вышли на связь, она сказала: «Приезжайте, мы вас здесь очень ждем». Она нас искала. У нас по дороге был 21 блокпост российский - это очень страшно. Мы боялись, что не пропустят. Когда вокруг российские солдаты, ты не знаешь, что от них ждать, как они себя будут вести: адекватно или нет. Боялись, что машина не вывезет, потому что она не сильно большая, а нас - девять человек, плюс какие-то вещи, в основном, детские. 

На первом блокпосте российские солдаты дали детям по конфетке. Это за то, что они забрали их жизнь спокойную, дом, друзей. На втором блокпосте российские солдаты у нас забрали фонарик: сказали, что им нужнее. На третьем блокпосте оккупанты забрали у мужа сестры телефон за то, что тот был подписан новостной группой в Телеграмме. Мы говорили: на что ему еще быть подписанным, когда в стране война? А они нам: «Вы что, мало настрадались от нацизма за эти восемь лет?» 

Мы просили не глушить машину, потому что аккумулятор слабый -  можем дальше не поехать, - нам не разрешали. Им было все равно. Они насмехались, что нас так много, что нам неудобно ехать. 

Но когда мы заехали на территорию, которая контролируется украинскими военными, конечно, выдохнули все. Наши спрашивали, нуждаемся ли мы в помощи, воде, еде. Мы отвечали, что у нас все есть, нам лишь бы доехать. 

Мы остановились в Запорожье. У меня там подруга. Дальше ехать нам особо некуда. Я сразу сказала, что за границу не поеду, хочу быть в Украине. Муж больше хотел в Днепр. В Днепре цены в два раза дороже на жилье, чем в Запорожье. До недавнего времени или там, а сейчас мы уже в другом городе. Муж пошел служить. Он долго этого хотел. 

В Запорожье все было очень хорошо. В первый же вечер я писала директорам спортзала, на страничке спортзала, искала работу. Мы чувствовали себя дикими людьми: о боже, тут есть свет, магазин работает? А что можно купить за деньги? Люди не пихают и не выносят ничего с витрин. Ведь в Мариуполе мы неоднократно наблюдали, как люди за еду дрались. Будто не месяц мы пробыли в том аду, а так и жили все время. Тут были целые дома, целые магазины. 

Сейчас в другом городе мне сложно очень без работы, хотя я ходила в разные залы. Тут город меньше намного, спортзалов - раз-два, и обчелся. Пока тренеры там не требуются. 

Живу сейчас одним днем и ничего особо не планирую, потому что элементарно не знаю, хватит ли мне денег, чтобы завтра пойти купить детям по чупа-чупсу. Выплаты ВПО, задерживают уже третий месяц. 

Дети до сих пор боятся громких звуков. Сашка, младшая дочь, до сих пор говорит, что мы вернемся в Мариуполь, когда не будет войны, и я пойду в садик свой - там мои Настя и Анрюша. Она очень скучает за ними. 

Старший сын, больше понимает - ему это тяжело. Хоть я и просила закрыть глаза, когда мы уезжали, чтобы он всего не видел, но все равно…

Пока в моем родном городе российская власть и российские войска, мы туда не вернемся, хотя там из всей недвижимости у нас остался один дом, который мы купили, он целый. Но пока там рашисты, дом теряет свой смысл. 

Хочется, чтобы сели поговорили, войска вывели. Понятное дело, что украинцы не забудут этого всего, потому что сколько ребят, сколько мирных, военных, сколько невинных людей полегло. «Ой, я не хотел, извините», – такого быть не может. Хотелось бы, конечно, чтобы война закончилась максимально быстрее и в нашу пользу, чтобы мы смогли бы отстоять свои территории, которые были изначально, еще до 2014 года –Донецк, Луганск, Крым. Это и есть Украина. 

Хотелось бы, как бы странно это ни звучало, но чтобы мое будущее было хотя бы капельку похожим на мое прошлое в плане счастья, наполненности жизненной и уверенности в завтрашнем дне. А сейчас уверенности в завтрашнем дне абсолютно нет.