Історія подана мовою оригіналy

За неделю до войны у Кати вылупилась дома бабочка, животик которой был поврежден, а крыло смято. «Вся моя жизнь сошлась в этой ассиметричной поломанной мандоле. Все, что происходило, и все, что, возможно, только будет, – как эта бабочка».

Я просыпаюсь каждые несколько часов посреди любого действия. Полдня – залпы катарсисов, полдня ничто. Пока не покидает мысль о том, что мы в повторяющемся кошмаре какого-то ветерана, что нам подсовывают не нашу вообще травму. Что русские пацаны решили сделать реконструкцию с теми же словами, идеями, инструментами, движениями, чтоб с помощью такой игры вытеснить то, что произошло с ними во Вторую [мировую] и после.

Что «великому народу» нужно? Просто ещё раз победить войну, чтоб забыть о том, что он давно убит и репрессирован?

А может, они каким-то образом понимают, что их смерть – это единственная правда в их жизни и поэтому так охотно забрасывают нас своими телами, стремятся почувствовать хоть что-то настоящее?

Время арестовано и пребывает в шоке?

Я молюсь материи и реальности.

На третий день войны я почувствовала, как ко мне подбирается страх, от которого, еще, говорят, немеют конечности. Я вышла в сад, легла на землю – и она прошла сквозь меня, сквозь мою дрожь и сделала меня мёртвой и неуязвимой.

Я обнаружила, что теперь от страха осталась только его сила. Моё тело нагревается и мерцает так, как будто собирается расплавить собою мир.

Мне понятно, что принудительная свобода человечества начнётся с Украины. Все, что есть, испортилось, и теперь вырастет заново с этого поломанного, но очень живого и светящегося от человеческой связи, центра.

На видео бабочка Идея Левконоя.

Я купила её куколку и очень ждала торжественного появления этой секс-машины, ждала очень живой красоты и как-то слишком много смысла вложила в ее приход.

За неделю до войны она вылупилась, её животик был повреждён, одно крыло полностью смято, остальные просто не смогла раскрыть. Она спотыкалась о свои ноги и пыталась махать мягкими крыльями ещё два дня. Я кормила её и рыдала так, как ещё не рыдала за эту войну.

Вся моя жизнь сошлась в этой ассиметричной поломанной мандоле; все, что происходило, и все, что возможно, только будет, – как эта бабочка. Ничего более живого вылезти ко мне не могло. Это тот центр, с которого я продолжаюсь теперь.