Історію подано мовою оригіналу

Жить в оккупации с детьми было невыносимо, а ехать некуда, да и рашисты не выпускали. Пришлось людям выходить из села пешком, болотами

Мы в Ольгино были. Нам позвонили, сказали, что идет со стороны Ивановки колонна, и муж меня с детьми быстро посадил в машину. Я уехала в соседний поселок Высокополье, потому что там был хороший подвал под домом. Мы с детьми и с подругой поехали туда. 

Где-то 12 марта все началось в Высокополье. Мы не могли выехать оттуда никак. Оккупанты передвигались по району. Сначала колонны шли мимо нас. Страшно было. Мы в подвале сидели. А потом уже началась стрельба. 

Рашисты поселились где-то метров за 300-500 от нас. Там у одного предпринимателя было что-то вроде конторы. Нас в подвале было 20 человек, из них - десять детей. Мы там сидели без света, без газа, под обстрелами выходили готовить. Над головами летели снаряды. А еще на той же улице нескольких людей тяжело ранило осколками. Мы боялись даже за ворота выйти.

Страх из-за того, что мы не могли передвигаться свободно. Наши дети выходили раз в неделю на солнышко посмотреть. А так – постоянно в шапках, в зимних куртках - в подвале полтора месяца. 

Мы как-то их выпустили на улицу погулять, и только дети зашли – тут свист такой! Летело что-то. Это хорошо, что успели спрятаться. Мы боялись, что выйдешь на улицу, секунда – и ты уже не вернешься…

Страшно было за детей, потому что говорили, что рашисты ищут девочек от десяти лет, а моей дочке было как раз девять, и мы решили уходить. Нас было сто человек. 

Был один «зеленый коридор», но автобусы развернули назад. И когда уже нервы сдали, мы решили выйти пешком по болотам. Все были в грязи. 

Нас переправляли через речку. В то время в тех краях, где Архангельское, немножко дальше, было не так жестко, как у нас. И мы шли. Выходил мой племянник перед этим и сказал, что есть определенный путь, можно попробовать выйти. Но выходить нужно в четыре утра. Там было несколько блокпостов, и надо было пройти через них. А в Высокополье же был комендантский час, и мы не могли в четыре часа выйти из дома. 

Вышли в восемь утра, зашли к родителям. Мы их не видели полтора месяца, хотя в трех километрах жили друг от друга. У мужа отец был сильно болен, и мы зашли попрощаться с ними, сказать, что выходим. Созваниваться у нас получалось очень редко, и то – пару слов сказать: что все нормально, все живы. В итоге мы пошли в 11 часов дня. 

Сказали, что это очень опасно, но уже терпеть не было сил. Мы шли, и как раз сильный бой был, над головами все летало...

Сейчас осталось всего два или три человека в нашем селе, а остальные выехали. 

Поначалу, когда мы оттуда вышли, боялись машин. Или, к примеру, трамвай ехал – и мы уже приседали. Мы боялись такого шума. Долгое время отходили. Сын до сих пор видит военных и спрашивает: «Мама, это наши?», а я отвечаю, что здесь не будет чужих. 

Муж подрабатывает, а у меня не получается из-за детей. Один в садик ходит, другая в школе учится онлайн. 

Кривой Рог нас хорошо принял, даже замечательно. Мы боялись выходить из оккупации, потому что не знали, куда мы выходим – без денег, без ничего. А нас сразу же приняли, заселили, оказали помощь. Мы жалеем, что сразу не вышли. 

Там у нас связи вообще не было. Телефоны мы прятали, потому что оккупанты, когда их находили, забирали. Да и связь очень была плохая. Могли раз в день попытаться связаться, в какой-то уголочек заходили. И телефон же нечем было заряжать. Наши мужья придумывали какие-то схемы, чтобы что-то куда-то подключать и каждому зарядить хоть на 5%, чтобы просто позвонить и сказать, что живы. А так – орки ходили в те места, где была связь, и в лучшем случае забирали телефоны. 

Было такое, что они мальчика 17-летнего заподозрили, что он сдает их позиции, и его не стало… 

Скорей бы эта война закончилась, конечно. Мы видим, что продвижение у наших хорошее началось. Конечно, хочется, чтобы жизнь была даже лучше, чем до всего этого. Мы отстроимся, будем работать. По-другому не должно быть.