Дмитро Пучков | Маріуполь

"Моя квартира – просто пепел. Ничего не осталось"

Історія подана мовою оригіналy

Если бы не безопасность моей семьи, я бы не уехал от пациентов, говорит врач-интерн мариупольского роддома Дмитрий Пучков. 9 марта российские войска разбомбили 3-й роддом, где он заканчивал интернатуру. Дмитрий к тому времени уже несколько дней не мог приходить туда из-за обстрелов и практически жил в Мариупольской областной больнице. За неделю до отъезда ее захватили российские войска – там обустроили временную базу. 20 марта Дмитрий Пучков с частью своей семьи уехал из города – чудом им удалось добраться до Днепра. Связи с отцом и двоюродным братом у него до сих пор нет. Дмитрий рассказал Радио Донбасс Реалии о своей жизни в окруженном городе, гуманитарной катастрофе и эвакуации.

Моя квартира – просто пепел. Ничего не осталось

Я эвакуировался на частной машине, которую мы взяли у своих друзей. У автомобиля были выбиты окна и проломлена крыша. Мы выехали из Мариуполя не в колонне, двумя отдельными машинами. На российских блокпостах нас проверяли, смотрели мобильные телефоны, раздевали и искали на теле следы того, что мы воевали – синяки, следы на коленях и тому подобное. Уже когда мы подъезжали к Запорожью, то узнали от друзей, что ехать без колонны было небезопасно. Я узнал, что по машинам, которые отдельно едут из города, стреляли.

Без мобильного телефона, который невозможно было зарядить, было тяжело отслеживать даты. Мы выехали примерно 20 марта. Насколько я знаю не было никаких гуманитарных коридоров. Рядом с нашей больницей стояли автобусы, которые якобы должны были вывозить людей из города, но они простаивали, потому что было очень опасно ехать по трассе.

Российские солдаты, как мне показалось, относились с какой-то издевкой. Мы ехали в машине с пробитым окном, обтянули его пленкой, и вырезали круг для водителя, чтобы он видел. Тогда шел снег, сменялся дождем. А на блокпостах каждый раз спрашивали: «Вам не холодно?» Дали потрепанную маску, чтобы водитель закрыл лицо. Это все воспринималось как издевательство.

Мы доехали без единой поломки, у нас ни запаски с собой не было, ни инструментов каких-то. Ехали рядом с заминированными дорогами, через пересеченную местность. Я это списываю на какие-то сверхъестественные силы, может ангела-хранителя.

Мы выехали в 11 утра и приехали в Днепр около 11 вечера. Когда мы проехали последний русский блокпост, и увидели уже украинский, то плакали от радости. Когда мы приехали в Днепр, нас встретили волонтеры, святые люди. Спросили нас, чего мы хотим, и мы сказали: хлеба. Самый вкусный хлеб в нашей жизни. Хлеб и макароны. Сейчас мы живем у друзей, в Полтавской области. Большую часть медицинского персонала из мариупольских роддомов вывезли на неподконтрольную территорию.

Я покинул город ради безопасности своей семьи

Я покинул пост врача ради безопасности своей семьи. Моя мама сказала: либо мы все вместе уедем, либо все вместе останемся, но тогда неизвестно, что с нами будет. Моя семья – это мама, дедушка, дядя и жена дяди. Мой отец и двоюродный брат со своими семьями остались в городе, не смогли выехать. Мы созванивались только единожды 21 или 22 марта. На данный момент я не знаю, что с ними. Живы ли они, что они едят, где берут воду. В Мариуполе также осталось много моих друзей, знакомых и коллег.

В мае я должен был закончить интернатуру, которую проходил в 3-м городском роддоме, родильном отделении МТМО «Здоровье ребенка и женщины». Он находится в центре города, и именно в него прилетела ракета 9 марта. Этот роддом был единственным, где продолжали принимать беременных женщин. Меня там тогда не было, потому что из-за бомбежек я уже несколько дней не мог пройти на свое рабочее место. Насколько я знаю мои коллеги, мои учителя, мой профессор, люди, с которыми я работал вместе, не пострадали при бомбежке. Помимо этого роддома я еще подрабатывал в областной больнице, где и остался работать.

Всех пострадавших в результате обстрела женщин перевезли в нашу областную больницу. Из постоянных врачей-гинекологов там остался только я, было еще две медсестры. Иногда помогал профессор Федор Ханча, но он приходил и уходил, а я и мои медсестры практически не выходили из больницы.

Женщины были в состоянии шока. Они переживали за свои семьи, за своих детей, за нерожденных и новорожденных детей. Они думали о том, чем они будут питаться. Переживали о том, как они будут рожать в таких условиях, и как они будут ухаживать за новорожденными в таких условиях.

Я не знаю, где они сейчас и очень переживаю по этому поводу.

В обстрелянном роддоме было отделение патологии новорожденных

Мне снятся женщины, которым я не успел оказать помощь, и я до сих пор переживаю за их судьбу. Можно сказать, что я убежал оттуда. За это время мы сделали два кесаревых сечения и приняли роды у четырех женщин. Дважды реанимационная бригада оказывала помощь новорожденным. В целом роженицы были в нормальном состоянии, и слава Богу, потому что все проходило в условиях нехватки медикаментов и нехватки персонала. Если бы возникли осложнения, я не знаю, как бы мы справлялись. У нас была нехватка многих препаратов, в том числе антибиотиков и окситоцина, который используется для профилактики атонических кровотечений. Если бы женщине понадобилось переливание крови или кровезаменительных средств, с этим была бы большая беда. Лаборатория, которая функционировала в больнице, перестала работать из-за нехватки электроэнергии и персонала.

Когда у нас начались проблемы с медикаментами, скажу откровенно я лично пошел в разбитую аптеку. Я мародерил и приносил лекарства в больницу.

Но помимо роддома, в том же обстрелянном здании было отделение патологии новорожденных. Вы представляете, что случилось с новорожденными детьми, которым необходима кислородная и нутриционная поддержка? Некоторые не могли сами дышать. Я не знаю судьбу этих детей и надеюсь, что они остались живы

Умерла моя кошка, сгорели мои вещи, мое детсиво

Я живу недалеко от областной больницы, и в первые дни у меня была возможность возвращаться домой, чтобы помогать родителям с едой и с водой. Еду мы готовили на костре во дворе – валили деревья, рубили дрова и поддерживали постоянный очаг у подъезда. У нас были какие-то запасы, но восполнять их было неоткуда. Мы не мародерили еду, только максимально экономили. Чтобы получить техническую воду, мы собирали снег и клали его в ванную. Утром он таял, а ночью вода замерзала. Мы готовили себе еду во дворе и чувствовали, что артиллерийские обстрелы все ближе и ближе к нашему дому.

Однажды я готовил суп и прятался под крыльцом из-за обстрелов. Я побежал к котелку, услышал, как летит самолет, убежал обратно. И ждал, пока самолет «отстреляется», чтобы выбежать во двор и перемешать суп. Я до сих пор слышу звук самолетов. Мои мама и тетя, когда сейчас слышат звук самолетов, ищут, куда спрятаться. Потому что мы знаем, что после звука самолета прилетит ракета.

Одна такая ракета прилетела в мой подъезд, и он сгорел. Моя квартира – это пепел, там ничего не осталось. Умерла моя кошка, сгорели все мои вещи, мое детство. Два свитера, которые на мне были и документы из тревожного чемоданчика – все, что у меня осталось. Если бы у меня была военная кафедра в университете, я мог бы стать военным врачом, работать в госпитале или на передовой.

Российская армия превратила нашу больницу в военную базу

Если бы не моя семья, я бы остался в Мариуполе как минимум пока не помог бы всем своим пациенткам. Отделение было забито. Чтобы не подвергать людей опасности обстрела, некоторых мы клали в коридоры. 11-го или 12-го марта произошел прорыв российских войск – они зашли с танками и бронетранспортерами, захватили нашу больницу и приказали всем пациентам и врачам спускаться в подвал.

В подвале были условия, которые невозможно описать. Ведра с нечистотами стояли рядом с пациентами с респираторными и кишечными заболеваниями. Нас отправили туда в целях безопасности – вокруг больницы усиливались боевые действия, применялась артиллерия.

Мои медсестры остались в подвале, они поднимались в больницу работать и спускались обратно. А я ночевал или в операционном блоке на столе, или у себя в отделении в помещении с выбитыми стеклами.

Когда российская армия захватила больницу, они выставили своих людей на каждом этаже, в каждом отделении. Насколько я понял, захватывали профессиональные бойцы, называли себя морпехами. А вслед за ними заходили ребята, которые представлялись «добровольцами из ДНР». Они рассказывали, про насильственную мобилизацию из техникумов и университетов и спрашивали, «когда это закончится». Ребята от 18 лет с огромными испуганными глазами, которые просили меня принести им сигареты и еды.

Мариупольцы пытаются выбраться из города. Наплевать на квартиры: главное, что из этого ада вылезли. Я не представляю себе, как там сейчас живут мои знакомые. Когда я уезжал, в городе уже шли уличные бои и чувствовалась гуманитарная катастрофа. А то, что там происходит сейчас, – это даже сложно представить.