Історію подано мовою оригіналу

Ирина выехала из Донецкой в Одесскую область к дочери. Они там жили поначалу тремя семьями, было очень тесно. Съемное жилье очень дорого, поэтому Ирина не осуждает тех, кто возвращается домой в оккупированные регионы

Я из Донецкой области. Застала меня там в 2014-м война и в 2022-м. Опыт уже был, мы уже знали, что это такое. Пришлось выехать в Одесскую область и стать ВПЛ. 

У нас ходил тогда поезд, я села в него со своей кошкой и уехала. Из Донецкой области до Одессы не так долго ехать. Я с 2022 года здесь. Хочется домой очень, переживаю сильно. Сейчас нигде нет покоя. 

Я выехала в Одессу. Моя дочка здесь давно живет. Друзья выехали в Ровно, в Тернополь и во Львов. Там аренда квартир очень высокая. Цены нереальные. Как так можно? Мы же одна страна! Мы детей все время учили: не плюй в колодец, из которого потом придется напиться. 

Моей родственнице из Бахмута 74 года. У нее вообще ничего нет. Я не знаю, что у нас дома будет. Бога молю, чтобы осталось жилье. Если такая получилась ситуация, не нужно поступать так, как некоторые поступают. Я сейчас созваниваюсь с соседями. Рассказывают, что там квартиры обносят, свои же у своих воруют. 

Некоторые рассуждают так: если мы не возьмем, то возьмут россияне. Ребята, это не ваше, а чужое. Это частная собственность. Если кто-то чужое возьмет, Господь накажет его. 

Люди выезжают из сел под Донецком, за Донецком, и сейчас фактически негде получать гуманитарку. Такого уже нет изобилия, как было в 2022-2023 годах. Нам звонили, приглашали получать. Я в одном месте взяла, в другом – и хватит. Не брала ни матрасов, ни подушек, ни одеял. Мне говорят: «А чего вы не брали?» А зачем мне? Я живу в квартире у дочки. Пусть возьмут матрас и постельное те люди, у которых вообще не осталось ни кола ни двора, а мне оно не надо. 

Люди оказались совершенно без ничего, сняли квартиру. Одна рассказывала, что зашли в квартиру, а там - один диван. А их четверо. Когда мы приехали, дочка взяла к себе три семьи, и мы спали и на полу, и на стульях. Размещались, как могли, потому что людей было очень много. Все, что было у дочки, стелили на пол и спали. Потом уже разъехались. Теперь мы все созваниваемся. Я им отдаю продукты, которые мне по здоровью нельзя, они мне предлагают бартер. Они мне отдавали овсянку, а я им отдавала консервы. 

Когда люди стали возвращаться в Мариуполь, я слышала столько осуждений! И я говорю: «Деточка моя, там у людей осталось целое жилье, а тут они одни яйца покупали, чтобы сварить на завтрак и на обед, потому что нужно за квартиру заплатить и за коммуналку». Я не осуждаю таких людей. Будет возможность – и я тоже поеду домой. Там родители похоронены и муж. 

Мой муж работал главным инженером депо в Славянске, поэтому не выехал. Депо бомбили сильно, и хлопцы некоторые выходили между обстрелами, заделывали дыры в больших цехах. Мы не выехали, потому что муж был материально ответственным. Когда угнали тепловоз, мой муж с еще одним инструктором пригнали его обратно. 

Я считаю, что нельзя людей делить по языковому признаку. Мы все ходим под одним Богом. Переживаю, что дома, что с квартирой. 

У моей свекрови из Бахмута был дом хороший – с огородом, садом. И нет ничего. Сейчас она в общежитии в Днепре. Говорит, что в любой момент их могут выселить. 

Многие знакомые не вернутся из-за границы. Пашут там, как волы. А что делать? Если разбомбят жилье, то куда деваться? Там хоть заработают копейку, чтобы какую-то лачугу купить. Тем, кто осуждает людей, я говорю: «Влезьте в их шкуру, останьтесь в трусах и майке, без ничего, и я посмотрю, как вы запляшете». Хочется, чтобы все это закончилось. 

Я бы сказала: как Господь управит, но даже уже и не знаю... Господь, по-моему, умыл руки и сказал: «Ребята, вы такие грешные, что уже даже я со своими ангелами не справляюсь».