Я работала в «Азовмаше» машинистом крана. Хозяйство держала, огород. Как-то крутились-вертелись. Мы не думали, что что-то может поменяться в этой жизни. Мы как думали? Мы всю жизнь  проживем в Тельманово, детей родим, там и умрем. Осталось  все только в воспоминаниях.

В 2014 году мы услышали гул: по дороге ехали танки, техника. Я и сейчас, когда вспоминаю, у меня мурашки бегут по коже. Мы думали, что  просто проезжают мимо и нас это не коснется. И когда в Киеве все началось, думали: «Ну, это в Киеве, до нас  далеко». А когда услышали первые залпы, взрывы…

Мой средний сын вскоре  по взрывам определял, что это стреляет, откуда и что летит и говорил: «Мама, это «Грады». А где автомат: «О! Это из автоматов стреляют». Он знал. Ребенку четыре года. Когда мы сюда приехали, в Каменку, тут упала петарда – и у меня уже сердце выскакивает. Это очень тяжело, страшно!

Начали у нас  окопы копать. Стреляли бесконечно. Мы сидели без света по три, по четыре месяца. Зима, метель на улице, света нет. Аккумулятор стоит с машины или с мотоцикла, светодиодная лампочка. У нас дети маленькие. Как с одной свечкой сидеть? Связи нет, телефоны не работают. Они отключены, потому что их зарядить негде.

Когда мы приехали домой, сын выходит, у него шок, страх, но виду  не показывал. Окон нет, все повылетало. Осколки в дом позалетали. Он выходит и говорит: «Мама, а у нас окна повыпадали».

От испуга я не знала, что спросить. Но главное, что он живой, он целый. Я говорю: «Женечка, где ты, сыночек, был?» – «Я, – говорит, – стал между стенкой и шкафом и стоял там, пока нас обстреливали». Боже! Это не передать. Такой страх за своего сына!

Посидели мы, подумали. Стреляют – и конца-края нет. Все летит, взрывается. Ты сидишь дома, в подвал всех опустил. Ну, а толку этот подвал? Упадет снаряд – просто засыплет этот подвал, а ты будешь там с детьми. То, что в подвале есть ломик или лопата, не поможет и не спасет.

Сумка у нас постоянно была собрана, стояла наготове. Но куда уезжать, если за нами никто не ехал? Мы никому не нужны. Посидели. Январь-февраль 2015 года очень было страшно.

Посидели мы до лета. И что? Война не заканчивается. И стреляют, и стреляют. Работы нет, социальные выплаты я перестала получать, жить просто не на что. Домашнее хозяйство есть, но его же тоже нужно кормить. И детей нужно кормить.

Родители помогли. Они корову держали, дали какую-то копейку. На первый месяц нам хватило снять квартиру. Квартиру я нашла в Каменке очень быстро. Мы приехали с одной сумкой, без ничего абсолютно. И вот как-то с 2015 года остались мы здесь. Как-то живем.

Приезжаю к родителям в Тельманово в гости раз в год. И у меня сразу начинается паника: вот приедем – и начнут стрелять, сейчас начнется. Без таблеток я туда не еду. Успокоительное, тонометр у меня всегда с собой. Потому что у меня начинается сразу паническая атака. Меня начинает всю трусить. Тот ужас остался внутри.

Моя мама осталась там с папой. Папа сказал: «Это мой дом. Пусть стреляют. Пусть меня здесь убьют, но здесь. Я никуда не уеду, я не брошу».

У меня был просто какой-то испуг. Я обошла очень много врачей, делала МРТ головы, сдавала кучу анализов, чтобы понять, что со мной. Это могла быть щитовидка либо же что-то в голове. Не могли поставить диагноз.

Когда я сдала все и прицепиться просто было не к чему, мне сказали: «У вас паническая атака». Выписали препараты. С 2015-го раз в полгода я их пропиваю. Потому что паника бывает такая, что все, ты просто умираешь. Просто накрывает тебя. Где-то начинают выбивать ковер на улице – и все! Страх внутри. Ты не знаешь, что делать, куда бежать. Таблетку пить или скорую вызывать? А скорая, ну что, приехала: «Успокойтесь, выпейте таблеточку, полежите. У вас просто паническая атака».

Когда я приехала сюда и не знала, на что мне жить, куда идти работать, я беременная была. Стала в центр занятости. Меня отправляют работать монтером путей! Куда женщину беременную? «Пишите, – говорят, — тогда отказ». Я говорю: «Кувалдой беременной женщине работать?»

На заводе я работала не только машинистом крана, я поднимала очень тяжелый груз, 18 килограмм в одной руке, в другой. И работала, и ничего, нормально. Можно работать, но не с пузом. Документы в Тельманово, там «ДНР», а ты здесь, и их тебе никто не отдает. Мы отправляли туда запросы. Я ждала три месяца, чтобы нам хоть кто-то что-то ответил, чтоб я получила здесь хоть что-то.

С августа по январь я ничего не получала. Я, как могла, подрабатывала. В нашей жизни всему можно научиться, абсолютно всему. Когда переехала сюда, я это поняла. Смотреть за чужими детьми, в подъезде убирать, раскладывать товар в магазин ходила. Позвонили: нужно прийти. За 40 гривен в час я шла, выкладывала товары. На курсы парикмахеров ходила.

От центра занятости платили по 550 гривен в месяц. За квартиру надо платить. Хорошо, что адресную помощь оформили по справкам переселенца, тогда не нужно было мое личное дело. Было очень тяжело, очень.

Узнала о помощи [Фонда Рината Ахметова]. Там сказали: «Можете оформить». И муку, и сахар, и масло получали!

А болеем мы месяц, а то и больше. В садик не могу его пока отдать. Кто мне будет эти больничные оплачивать? Меня просто выгонят с работы.

Документы подала на жилье. Нам предложили комнату в общежитии. Я б, конечно, согласилась туда переехать, если бы  одна была. Но когда трое детей, то в одной комнате в общежитии просто нереально.

Пока есть возможность снимать квартиру – снимаем. Дай Бог, получится – дадут нам что-то. Я за всю жизнь не насобираю столько денег, сколько сейчас хотят за квартиры. Пока как-то крутимся. А на работу выйду, будет легче.

Когда мы переехали сюда, я стала на учет в соцслужбу, в Центр семьи и молодежи. Оттуда нам посоветовали психолога для старшего ребенка. Она занималась с ним. Я ей сказала огромное спасибо, только она помогла его вытянуть. Он постоянно был в этих мыслях. Постоянно у него война, война. Он замкнулся в себе.

Мы две школы поменяли. Он не общался ни с кем. Когда мы приехали в первую школу, на него говорили просто: сепаратист. Но почему сепаратист, если мы жили на подконтрольной Украине территории? Он приходил домой, сказал мне со слезами на глазах: «Мама, если ты меня отведешь еще раз в ту школу, в тот класс, я просто уйду из дома, я больше сюда не вернусь».

До этого я не знала, что происходит, и он мне не рассказывал. С год мы ездили к психологу, на тренинги ходили. Он рисовал, что-то рассказывал. Он ей открылся –  тогда ему стало намного легче.

Поменяли школу. Это был четвертый класс. И его приняли дети, они все возле него: «Женя, Женя, Женя». И вот уже в девятый класс он перешел – они все дружат с ним.

Я хочу, чтоб мы жили по-человечески. Чтобы не было этой войны, залпов, окопов. Чтобы поля были засеяны зерном, а не были там мины…