Мы жили в Широкино. Была нормальная семья. Небогато жили, но всё, что нужно, было, от иголки и до лопаты. И холодильник, и телевизор, и всё на свете было. Дети в школу ходили. Наша улица называлась Мира, была дружная. Всегда на праздники соседи выходили, столы выносили.

Я работала последнее время в рыбцеху. И дочка Лариса там работала, и соседка моя. А потом я пошла на пенсию и восемь лет работала охранником в колхозе.

Разве мы думали, что наша старость такая будет? Что мы так будем доживать, скитаться? Этот дом в Мариуполе снимаем за две с половиной тысячи. Он старый, сыплется. Когда дождь, всё течёт, особенно спальня. Живем с дочкой Ларисой, ее сожителем, с внуком и моей сестрой Аней. А внучечка Катя в Харькове учится. 

«Не ходите, будут стрелять!»

Четвертого августа первые выстрелы были. Я шла на огород, а соседка моя Александра говорит: «Бабушка Рая, куда вы? Полный Новоазовск техники военной». Я говорю: «Шура, это ж не у нас, это в Новоазовске». И иду себе на огород. А она: «Я умоляю вас дочечкой своей, Настенькой, не ходите, будут стрелять!» Я говорю: «Да, Шурка, что ты такую рассказываешь белиберду? Кто у нас будет стрелять?»

Пошла я, прополола, села на лавочку. Сосед, смотрю, тоже на огороде. Вдруг слышу: что-то как зашумело, свистит…  Я подняла голову – летит что-то. Смотрю: сосед побежал во двор, а я сижу и наблюдаю, будет еще лететь или нет… Эх, оно как дало! Тут следом второе! Я бросила тяпку на огороде и больше не ходила туда. Второе ударило – садик разбило, магазин, там окна вылетели. В общем, началось.

После того удара было затишье. А началось снова после 12 февраля. Начался вообще страх. Людей многих вывезли, а мы сидели, даже не знали, кого там вывозили…  Приезжают ОБСЕ, говорят: «А что вы здесь делаете?» Я говорю: «А что? Мы живём». «Почему вы не уехали?» «А куда мы уедем?» – говорю. 

«Никуда я не поеду. Я буду здесь умирать»

Дочка Лариса приехала машиной забрать нас. А сестра моя Аня ни в какую: «Никуда я не поеду. Я буду здесь умирать». Дочка на коленях просила: как же оставлять? Аня ни в какую! Лариса уехала, соседка уехала, забрала свою маму, а мы остались. В селе нас осталось 19 человек.

И эта катавасия началась, страх Господний! Крыши поднимаются, гвозди шиферные, как грибочки стоят. Шифер ляжет, а они стоят. Свет в феврале отключили, газ отключили, воду отключили, всё.  Кушать варила на улице. Поставили две бетонные плиты и на решётке из холодильника варила еду. 

У нас солдаты, не знаю, какие, «ДНР» или украинские, или чьи, через огород ходили к школе. Там у них то ли пункт был, то ли их пропуск… Всегда заходили, спрашивали: «Бабушка, вам что-то нужно?» Я говорю: «Нам воду».

«Лучше бы вы уже сюда ползли оба»

В мае, на Троицу, в поминальную субботу сосед Ваня привез воды и уехал. Когда слышу: что-то тарахтит, стонет что-то, стучит. Я выхожу, а это Ваня вернулся. У него кроссовок в крови. Я говорю: «Боже, что случилось? Ты упал или что?» «Нет, – говорит, – снайпер в ногу ударил, палец отбил». На правой ноге ему палец отбил! Зеленка, йод, марля, бинты у нас были. Я давай ему обрабатывать рану – полила йодом, завязала. Кроссовки и носки у нас нашла, снарядила его. Пошёл он.

Он бледный. Я давай и этого обрабатывать. Говорю: «А где Валентина?» Это его жена. Говорит: «Она поползла домой. Ей в ногу снайпер попал. Кость задел». Я говорю: «Лучше бы вы уже сюда ползли оба, теперь переживать». Уложила, дала ему обезболивающее. 

Утром он говорит: «Тетя Рая, я пойду домой, узнаю, как там Валентина». Я говорю: «Ты хоть можешь идти? Давай, я лучше сама». «Нет, я вас саму не отпущу, пойдем вдвоем». Пошли мы. Я смотрю в проулочек, думаю, что там такое лежит у соседа… Мешок какой-то собаки притащили, что ли? А собак было множество! Это ужас.

Колю отвела. Оказалось, что жена себя перевязала, всё обработала. Иду назад. Вглядываюсь, что это светлое лежит. Пришла домой и снова думаю: что же там такое было? Пошла к соседкам.  Говорю: «Девочки, Ваньке вчера в ногу ударило. Колька ранен, Валька ранена. Что делать? У Ваньки сильно нога повреждена». А они отвечают: «Ваньку ночью солдаты уже отправили в Новоазовск. А этих заберут». И тут они мне говорят: «Гришу убило. Он шел Ваню встречать. Отошёл 100 метров от дома, и ему в спину два выстрела. Гриша лежит, и нельзя к нему подойти – снайпер не даёт». Он пролежал там целую неделю... 

«Ой, Анечка, наш дом горит!»

Я встаю рано всегда. Разве поспишь? Не спишь, конечно, лежишь. Пошла разогрела завтрак. Ваня ещё до ранения нашёл где-то мангал, принёс. Уже мне было легче, я уже не нагибалась к кирпичам, а на мангале готовила. Сидим с сестрой завтракаем. Было начало восьмого. Я говорю: «Аня, горелым что-то пахнет». Смотрю, с чердака нашего валит дым: «Ой, Анечка, наш дом горит!» 

Потом думаю, что же это я сестру бросила! Она ходила с палочкой. Думаю, вдруг она не выползет на улицу, а дом будет гореть сильнее. Я через огороды побежала. Упала. Зацепилась за траву, тапки бросила. Ползком поползла. Там была загороженная спинкой кровати грядка, я по ней поднялась. Прихожу, а сестра, бедная, лежит. Во дворе был стол, где я готовила. Голову туда спрятала, туловище снаружи. Осколочки летят, шифер стреляет. Колени стёрла, руки стёрла. 

У нас кладовочка была, я туда ее затянула. Рассказываю, что нет нигде никого. Мы выскочили, я в халатике, тапки потеряла, еще платок на мне. И всё. На следующий день приехали Гришу забирать. Председатель увидел, что у нас дом сгорел. Он думал, что нас здесь уже нет. Выходит, плачет: «Ой, тётя Рая, как же вы? Как вы выбрались?»

Нам снова говорят, что надо уезжать. Сестра опять ни в какую: «Не поеду, и всё». А медсестра, такая небольшая девочка, года 22, говорит на неё матом: «Я сказала, сейчас придут четыре солдата, на носилки вас и в машину».  Приходят солдаты, с кровати берут с одеялом, с простыней, на носилки и в машину.

Так нас забрали, привезли в Новоазовск. Там мы побыли сутки в больнице и нас перевезли к невестке. Жили у невестки Оли четыре года. Это жена моего сына. А в прошлом году Лариса сняла дом в Мариуполе, собрала нас вместе.

Я ходила на костылях, а сестра ходила с палочкой. Туалет в доме не работал, не было воды. Ходили на улице в туалет, там у нас еще душ и сарайчик, где я готовила. Сестра шла в туалет, а я сидела на лавочке у дома, смотрела, чтоб она не упала. И тут сзади кухни как бахнул снаряд! Разорвался! Всё разбило: сарайчик, где я была, туалет, душ, кота убило. Сестру отбросило волной, она ударилась головой, ногами, испугалась очень. У неё такой испуг, что она больше не поднялась. Не стала ни на ходунки, ни на костыли, ни на палочки. Тяжёлая, тягаем её.

«Медицина так пошла вся вперёд, что за ценами не успеваешь»

Сначала страх был, а потом уже мы привыкли. На Бога уповали, молились. Что Бог даст, то и будет.  Сюда приехали – жить очень трудно.

Лекарство очень дорогое. Медицина так пошла вся вперёд, что за ценами не успеваешь, всё дорого. У нас всё сгорело в один момент. За три часа ничего не осталось. А сейчас что? Дают нам 1000 гривен на оплату дома. И у меня 2100, а у сестры 2200 пенсия. Что получаем – почти всё отдаём за квартиру. Две с половиной тысячи плюс коммуналка. И две тысячи или больше за газ. А газкотёл старый, ещё до революции сделан, наверно. Гудит, газ идёт, а в доме холодно.

Разговариваешь с жителями Мариуполя. Они думают, что мы обеспечены тут, в золоте ходим.  Говорят: «Вам же платят». А что нам платят? Что нам та тысяча? А некоторые люди даже пенсию не получали по пять, по семь месяцев. А потом дадут за месяц, а за прошедшие месяцы – нет. Ну разве это справедливо? А люди думают, что нам здесь дают золото. 

Хочу домой, чтобы умереть на своей земле, чтобы дома похоронили. Лежишь и вспоминаешь. За ночь переберешь всех, кто где жил, кто умер, кто женился, кто куда делся. Мысли все: домой, домой, домой. В Широкино.