Юлия Карпенко:

Я раньше работала на насосной станции, подавала воду на заводы. Сейчас мост разбит, сюда не пройти, автобусы не ездят, работы там нет. Водонапорная башня наполнялась водой и через фильтры спускалась на насосную станцию. Мы подавали это воду на заводы.

Школьники ездили в школу на автобусе. Дачные автобусы проезжали здесь постоянно, много было отдыхающих, много дачников. У нас такая красивая природа, леса, скалы. Шла рыба, хлопцы по ступенькам сбегали, ловили рыбу, когда был приплыв большой. Сейчас этого нету, всё позарастало. Там даже страшно ходить, потому что некоторые снаряды от неразорвавшихся «Градов» пооставались.

Тут жила тётя с мужем и дочкой Ларисой. Начались обстрелы, и они уехали. Я не знаю, где они сейчас, наверное, где-то в городе. Раньше у них сарайчик был, беседочка. Теперь ничего нет, одни трещины и разбитые стекла. Скоро и веранда упадет.

Бывает, люди возвращаются, бывает, уезжают с концами. Некоторые в город поуезжали, некоторые в другие города. У кого какая возможность была, тот так и сделал.

Возле школы упал в 2016 году снаряд, и у меня повылетали окна. Мы с дочкой пленкой залепили, оно шатается. Забили гвоздями, палкой, чтобы не шаталось. Холодно, зима идёт. У нас и дверь была чуть-чуть выломанная, тоже сделали.   

Дочка:

Котик мой, Чахлик, любимый мой питомец. Когда была война, он бегал возле магазина и такой одинешенький был. А я шла в магазин и заметила его. Такой был чахленький, маленький такой был. Я его вылечила дома, и вот теперь такой красивый у меня. Он нуждался в моей помощи. И приближалась зима, ему было бы холодно. А я не могу пройти, когда котенок маленький бежит.

Юлия Карпенко:

Страшно было выйти на улицу. Темно везде, страшно. Не с кем поговорить, нигде никого. Вокруг только слышно гул в домах и баханье дверей. Очень было страшно, но мы сидели в доме, никуда не выходили, потому что мало ли, откуда, с какой стороны прилетит. Это 2014 – 2015 год.

В конце 2015 года начали понемножку возвращаться к жизни. Воду в колодце ходили набирали, еду в огороде выращивали. Всегда, как бабушка учила, делали запасы, чтобы было хоть что-то на будущее. Потому что мало ли.

А так, хозяйство у меня всегда есть, яичко всегда есть, мясо. На счёт хлеба – научилась печь даже хлеб во время войны. Была мука своя, и первый раз, конечно, то, что испекла, я собакам отдала, а второй раз ничего, научилась. Кушали с детьми, варенье всё съели.

[Село было] цветущим, красивым, чистым. Дискотеки были для детей и для взрослых, и магазины. И сейчас магазины есть, но не такие. Цены большие. И работа была в Павлополе – рыбучасток, насосная. Везде была работа, вся молодежь работала здесь. Было красивое село, сюда ездили много отдыхающих, у нас красивые леса, красивые скалы.

В 2014 году всё изменилось. Как только объявили, что зашли в Новоазовский – на этом вся жизнь остановилась. Начиналась боязнь, страх, переживания, слезы: куда ехать, что делать. Но это всё не бросишь, все-таки наживалось не один год, чтобы бросить. Выехать – надо с чем-то ехать. А не было на тот момент ни денег, ни средств никаких.

Сейчас работаю в Талаковке на птицеферме. Две ночи дома, две ночи работаю.

Две недели назад было тихо, спокойно, ничего не было, ни свистков, ни пуль, ни разрываний, ничего. А вот сейчас, что-то последние два-три дня опять слышно. И даже посреди белого дня.

Я ехала на работу и видела, как между Черненками и Пищевиком в полях взорвалось и дым шел. А дочка звонит, говорит: «Мама, я боюсь». Я говорю: «Ну если где-то близко, ты знаешь, куда, в подвал».

Я в 28 лет стала вдовой, всегда детям говорила: «Вы никогда ни в чём нуждаться не будете, я буду стараться, буду работать, чтобы не было отличий там, где есть папа, и там, где папы нету». Я старалась, работала в «Азовмаше» электроавтосварщиком, дошла до 4-го разряда, выучилась, зарплату неплохую получала. Я детей могла одеть, обуть, как куколок.

Но потом началось вот это вот, референдумы всякие, «Азовмаш» закрыли, перестали зарплату платить, и всё. Денег нет, ничего нет. Будущего никакого почти и нет, ни жизни, ничего.

Ну, дети начали понимать, конечно, что тяжелое время началось. Они тоже из подвалов не вылазили. В 3 часа ночи и в 5 часов утра бежали. Сын схватит своего кота любимого, Чахлика схватит, кто кого похватали и пошли.

Больше всего боялась, что повыпадают окна, потому что не месяц труда мне стоило вставить их. Заходишь в дом после обстрела, а тут воняет, штукатурка сыпется, окна открываются и пылюка.

Хотела бы детям очень хорошего будущего. Я никогда не думала, что вот так вот всё будет. Я этого в детстве не видела, я не хотела, чтоб дети видели. И скорее бы оно всё закончилось. Потому что дети растут, им негде выйти, поговорить с кем-то, погулять не с кем. Ни друзей, ни подруг, никого. В Талаковке есть друзья, там село большое, у нас маленькое, подружки все поуезжали. Друзья, подружки только по интернету.

Дочка:

У меня есть одноклассница. По выходным гуляем. А так больше нигде никого нет. Уехали, в других сёлах, в школах других. Когда школу обстреляли, мы сидели пять дней без света, топили печку. Сильно стреляли каждую ночь. В подвал спускались поздно ночью или утром.

У меня все есть, поэтому я ни о чём не мечтаю. Чтоб война закончилась и все, больше ничего.