Я новости маме запрещала смотреть категорически, потому что сразу у неё поднималось давление, болело сердце. И сама не смотрю. Я похоронила маму и через два месяца похоронила своего молодого человека. Было очень тяжело.

Люди поддержали, и ради сына пришлось быть сильнее. Он астмой болен. Зрение у него упало на нервной почве. До этого у нас идеальное зрение было.

И у меня упало зрение, может, тоже на нервной почве. Но у него и ручки тряслись одно время. Дети вообще, если громко кто-то разговаривает, они не воспринимают, боятся.

Мне кажется, человек, который всё это прочувствовал, тот поймёт, а который не знает… Я здесь сталкивалась с негативным отношением, когда устраивалась на работу. Заводы в тот момент закрывались, сокращали людей, в отпуска бесплатные отправляли. И моя напарница сказала: «Вот вы понаехали, занимаете чье-то место. Заводы закрылись, мы без работы сидим. Могли бы наши, местные, устроиться на работу, а тут вы! Вот ты заняла чье-то место».

Я говорю: «Почему я заняла? Я приехала, а ты попробуй, как это – взять чемоданчик и ухать вообще непонятно куда».

Я в Мариуполе ни разу не была до этого. Потом, когда на Восточном это всё случилось [обстрел], тогда уже люди стали более лояльны.

«Танки стояли у нас во дворе»

В первый обстрел мы были дома. Мы жили на втором этаже, у нас двухэтажный дом, и были подвалы. За каждой квартирой свои подвалы, как сараи. Мы с детьми спускались в подвал, так как очень близко всё это гремело.

Танки у нас во дворе стояли. Начинают стрелять, подъезжают танки, мама выходит, говорит: «Идите в подвал, сейчас будет весело». Это что-то необъяснимое. Это страх за детей, паника, я не могу объяснить это ощущение.

Уезжать мы решили вечером, а утром собрали вещи, что смогли. Мы уезжали 24 августа, лето было. Что смогли, то и вязли. А что ты возьмёшь? На себе ж всё не потащишь. Документы, деньги, какие-то вещи на первое время.

Мы жили в Талаковке. В ней мы случайно оказались. Был автобус, мы доехали до Новоазовска, потом перекрыли все дороги и попался один автобус, через Талаковку ехал. Люди подсказали, что там есть пустые дома.

Нам сразу жилье дали. Дом, конечно, не с такими условиями, как у меня дома. Дома есть дома. Здесь уже потихоньку. Нам помогали люди, кто чем мог. Соцслужбы помогали, Ринат Ахметов помогал. Фонд Рината Ахметова пайки нам давал. В 2014 году на каждого члена семьи мы получали – четыре человека нас было, четыре пайка. Часто получали. Большое спасибо. Потихоньку-потихоньку обрастали вещами и всем остальным.

Когда мама здесь две недели в реанимации была, это всё деньги. В исполкоме нашего района какая-то программа была: собирайте чеки и потом рассмотрят и какую-то часть вам денег вернут. Но мама в декабре умерла. И на следующий день я прихожу в Пенсионный фонд, оформляю свидетельство о смерти, захожу в исполком с документами, сколько потратили. Мне сказали:  «Уже вам не положено, она ж умерла. Единственное что – государство даст вам три пенсии, и то не сразу».

Я говорю: «А хоронить как, за что?» Тем более мы её обратно, домой, перевозили. Мы её там хоронили. Тоже было тяжело, проблемы были с перевозкой. 45 минут мы на блокпосте стояли, заполняли декларацию на ввоз тела. Это благо, что была зима. А летом как везти человека в такой ситуации? 

«Не смогла оформить документы племяннику и пришлось вернуть его в Донецк»

Нас, переселенцев, здесь почему-то не любят, таких как я. Считают, что нам все бесплатно везде достаётся, у нас все хорошо.

Проблем много, особенно с документами. Не могу некоторые восстановить. Это очень большие затраты и времени, и денег. Паспорт ребёнку нужно получать, а у меня нет прописки. У него есть прописка, но у меня её на руках нет. Вот так и живем вдвоём.

В той школе в Донецке, где дети учились, в школьное поле снаряд попал. Хорошо, это было утром, ещё деток не было.  Дети не ходили в школу месяца два-три, когда это всё начиналось, они сидели дома, их никуда не пускали. 

В тот момент мы забрали племянника, он с нами был. Уезжала я, сын, мама и племянник. И столкнулась, что я не могу ни опекунство на племянника оформить, ни справку переселенца, так как я не являюсь родителем. По закону, я не имею права на него. Я говорю: «Как так, он же не бомж? Он у меня есть, но «вы его нигде не фиксируете».

Он здесь у меня полгода жил, ни в школу, никуда не мог ходить. В итоге я его обратно отдала. Сестра сказала: «Возвращай». Вернули. Он там. 

При них на эти темы мы не разговариваем, потому что там сразу сопли начинаются у ребёнка. Хоть он и взрослый уже мальчик, 15 лет, но не разговаривает с нами на такие темы. Здесь пыталась я его по психологам водить. Вроде как начинал с психологом какой-то контакт, но пришлось отвезти назад. 

А мама вот полгода назад умерла. Она у меня была инвалидом III группы. Когда началась война, у неё возобновились все заболевания. Сюда переехали – у неё проблемы с сердцем начались. Умерла от инсульта. Сын сразу повзрослел после смерти бабушки. По дому что-то стал делать. Если только заболеем, сам идёт в больницу, чтоб, не дай Бог, со мной ничего не случилось.