"Картины Марии Примаченко мы спасли, а остальное все сгорело"

В первые дни полномасштабной войны в Историко-краеведческий музей Иванкова Киевской области попали российские ракеты. Но перед тем, как огонь полностью уничтожил почти все экспонаты и само здание, сотрудники смогли спасти гордость музея — коллекцию картин знаменитой народной художницы Украины Марии Примаченко.

Галина Николаевна Коренная, живу в нашем поселке Иванкове. Работала в Историко-краеведческом музее музейным смотрителем. Мне 62 года. 24 февраля встретила войну.

Я перезвонила всем своим родным, близким, на работу и сказала, что началась война. Пока я добежала до трассы, уже ехала очень большая колонна — выезжали машины с детьми. Я позвонила еще дочери на работу, она говорит: «Мама, я уже слышу, как бомбят Борисполь». Она там недалеко работала. Потом я приехала на работу. Надежда Константиновна Бирюк, наша начальник отдела культуры, нас собрала и говорит мне: «Галина Николаевна, у нас нет, конечно, хранилища, но давайте где-нибудь спрячем картины Марии Примаченко». Я пришла в музей, созвала всех своих работников (Толю Харитонова — нашего сторожа, Бодю Герасимчука) и говорю: «Давайте подумаем, где нам спрятать картины». Я ходила по музею, думала: «Музей большой, но негде». Действительно негде.

И мы 14 картин и 15-й ее портрет (ну, 14 картин Марии Примаченко) спрятали в кадку. Кадка была высотой два метра, и шириной она был где-то метра два, и все картины туда влезли. И вот, когда началась война, 25-го числа в 10:40 мне позвонил Толя Харитонов, мой сторож, и говорит: «Галина Николаевна, в музей попал снаряд, но не горит», — он мне говорит. А потом, спустя некоторое время, он мне позвонил и говорит: «Галина Николаевна, музей горит. Звоните на 101». Я звонила, но трубку никто не брал. Я перезвонила нашей техработнице Татьяне Николаевне и потом Надежде Константиновне перезвонила. Еще была связь. Я перезвонила, они сюда приехали.

Надежда Константиновна приехала, а Толя — уже со своей женой, и там Игорь Николаенко, вырвали решетку с той стороны (я вам покажу) и вынесли картины, потому что они видели, куда мы прятали. Перевернули эту кадку, вынесли. Они все целые, ничего не было такого с ними. Все целые. Красивые картины такие, как были.

А мне перезвонили и сказали, что мы картины вынесли, а все остальное сгорело. Удалось спасти. Ну, у нас здесь не только Марии Примаченко картины были, у нас были заслуженного ткача Анны Ивановны Верес ткацкие изделия очень красивые, и они тоже сгорели. У нас картины наших художников Анны Дмитриевны Гнатюк, Василия Скопича, Савченко Григория. У нас была очень большая картина там, где именно попал снаряд, там была картина «Переправа Ковпака в селе Блидча через реку Тетерев». Она тоже сгорела. Были у нас всякие там... «Иванковщина еврейская» — тоже очень красивый экспонат. У нас здесь, когда были евреи, они у нас сдавали очень красивые свои материалы, очень красивые, и оно все сгорело. Потом у нас эти…

У нас был украинский полесский старинный дом. Мы сделали комнату такую, ну, дом типа — там у нас и мебель была старинная, и все. Ну, короче, рушники, покрывала, дорожки — все это сгорело. Потом украинская бытовая, всякие станки были древние — все сгорело. Очень жаль.

У нас была еще комната природы. Там был у нас олень, был волк, там были кабаны, всякие зверюшки были и были птички. Очень жаль. Я пришла в музей только 4 апреля. Я когда пришла, я не могла… не могла выдержать, это было что-то… не знаю. 24-го числа, когда я пришла домой, уже техника шла из Чернобыля и шла из Белоруссии. Там у нас кольцо есть на круге, и они здесь съезжались. А наши войска еще никуда не ушли. Они выезжали где-то из леса, вылетали, и они там бились. Представляете, а тут самолеты, Боже…

Потом тут к нам залетело, там возле нас через два дома сгорело все. Там люди сгорели, ну, не люди сами, а дома сгорели. А я 24-го числа, как залезла в подвал, извините, что я так говорю — «залезла», спустилась в подвал (он у меня два метра туда)… Я сама сидела, детей не было. На ту сторону собака. Я сама, взяла иконы с собой. Залезла в подвал и сидела, сидела я там, пока не приехали дети 15 марта. Меня через речку эту переправили в село Шпили. То есть все время сидела в подвале. А там, в Шпилях, тоже трасса недалеко, полкилометра до трассы. Тоже бились так, но в Шпили не заезжали. Здесь, в Иванкове, наделали беды, конечно.

Сидела, потом уже вылезла. Все смотрели на меня, я такая бледная, как стена, была. Сама одна, страшно очень было, очень было страшно. Это не представляете, это было ад, тем более я буквально полкилометра до этой трассы, до этого места. Они шли, вы понимаете, они шли, и такие колонны шли. Мне было отсюда, как уже выходили, видно. Они такие колонны, и одна за другой, и одна за другой. А назад уже как ехали, они немножко ляп-ляп-ляп, уже разбитые. Знаете, то тянуло. А так очень было страшно.

Мечтаю о мире, мир чтобы был. У меня пятеро внуков. Каждый день ложимся — молюсь, и встаю — молюсь о мире. Молюсь о наших защитниках. Очень молюсь, чтобы они были, чтобы терпения им, мужества, чтобы они все это выдержали. И чтобы их Матерь Божья охраняла. Чтобы они не гибли. Об этом только и мечтаю, больше ничего не хочу. Вот это все материальное, я во время войны поняла, что это все ерунда. То, что мы собирали, — там золото, мебель, ковры — это все ничего не значит с тем, как каждый день почитаешь… то того привезли похоронили, то того привезли похоронили. У нас недавно Панасюка Виктора привезли. Молодой, 50 лет. Похоронили. Это самое страшное, и я мечтаю о мире. Больше ни о чем. А это мы отстроим, и все будет хорошо.