До войны жили хорошо. Наше село Бердянское было богатое. Была и школа в соседнем селе, и детский сад, и работы хватало. Пансионаты нашего Ильичевского комбината были. То есть работать можно было и на месте. А я ездила трудиться в Мариуполь. Моей старшей дочери хотелось учиться в Мариуполе, потому что уровень знаний немножко выше, чем в селе. Мы и соседи по очереди возили на машинах детей в школу.

А сейчас мы последнее украинское село. Широкино полностью занято военными, там разграничение идёт, буквально через несколько метров уже «ДНР». А мы – крайнее украинское село.

«Вспоминаешь – и до сих пор мурашки по коже»

Для меня война началась в 2014 году 24 января. Я была на работе, когда бомбили Восточный. Я уже тогда поняла, что это не шутки. Это уже ни ха-ха, хи-хи, не просто разговоры, это серьёзно. 

Ну, а в 2015-ом вариантов не осталось, пришлось ехать сюда [в Мариуполь]. Забирать родителей, потому как у меня отец инвалид. С восемнадцати лет в армию пошёл, потерял ногу. Мама уже на пенсии. С нами жить, к сожалению, они стесняются. Дедушка на протезе, и он не хочет, чтоб дети видели все эти неудобства. Снимают [жилье] отдельно.

Помогают мне, потому что пока сижу по уходу за ребёнком. Почки у меня начали отказывать, и сын в семь месяцев родился. В Мариуполе есть хорошие врачи. Спасли и меня, и принца моего. Я его Царёк называю. Он очень часто болеет, каждый месяц, а то и два раза в месяц, на работу выйти возможности пока нет.

На Восточном очень много друзей, кумовьев оказалось на Киевском рынке именно в момент бомбёжки. Жена моего начальника пострадала и очень много других людей.

Коснулось каждого, кто на Левом берегу жил.

Я была на работе. Это Ильичевский район Мариуполя. А дочь находилась в школе, в Левобережном районе, на другом конце города практически. И я понимала, что не могу приехать ее забрать. Это не передать, какой был страх за своего ребёнка! Связь пропала, я не могла дозвониться. Вспоминаешь – и до сих пор мурашки по коже. 

Сигнализация у машин на стоянках сработала, земля ходуном ходила. Мы думали, где-то рядом, а оказалось, что это Восточный бомбят.

Пострадал дом моего коллеги. Мы услышали по рации – рации на комбинате у всех были (я работала в охране), и все новости Мариуполя передавали по рации. Мы звоним нашему коллеге: «Лёша, твой дом цел?» А он говорит: «Нет, горим, я бегу в подвал». Ну, слава Богу, жив остался с семьёй. Думали о том только, чтобы все были живы. 

На следующий день был траур в Мариуполе. Все плакали. Боялись повторения очень долго.

«Бабушка говорила: «Самое страшное в жизни, онуця, это чтобы вы увидели войну»

Сейчас мы живем рядышком. Восточный в 10 минутах, рукой подать. Последняя бомба до моего нынешнего дома буквально несколько сотен метров не долетела. 

В наше село Бердянское была закрыта дорога, нас не пускали несколько дней. Потом стали пропускать только местных жителей с пропиской, как по сей день. Блокпосты стоят.

Езжу туда посмотреть дом, всё ли хорошо. В селе есть ещё жилые дома, но там невозможно жить. Мы приехали раз в пятилетку, собаку покормили. Бабушке-соседке, которую никто не забирает, что-то привезли покушать и оставили еду для собаки. Всё, остальные дома заброшенные.

У нас дом сильно изрешечен. Как-то отец поехал, хотел посмотреть, жива ли собака. Осколки огромного размера по двору насобирал. В фундаменте пошли трещины, осунулось всё.

Я вспоминаю мою бабушку, царство ей небесное. Когда мы обычно садились за стол, у бабушки был тост: «Чтобы, дети, вы никогда не увидели войны». Мы всегда смеялись.

Я говорю: «Бабуль, ну что ты такое мелешь, ну ты хоть раз можешь о чем-то положительном сказать?» А она говорит: «Самое страшное в жизни, онуця (она называла меня по-украински, на суржике разговаривала), это чтобы вы увидели войну. Мы ее пережили, мы вам мирную оставили страну, берегите». А мы не уберегли. 

Теперь каждый семейный праздник, когда собираемся, я вспоминаю слова бабушки и говорю: «Бабуля, прости меня, что мы смеялись». Мир – это не просто три буквы, это что-то гораздо большее. 

«Отец сказал категорически: «Я здесь родился, я здесь и умру»

Мы своим морем занимались, рыбалкой, отдыхающими. У нас очень хорошая курортная зона, к нам приезжали даже из-за рубежа. Пляж был очень хороший, и грязевые ванны принимали, от кожных заболеваний очень полезно было. 

Мои родители сдавали дом, в котором бабушка с дедушкой жили. Пускали отдыхающих и за этот счёт жили, потому что папа инвалид и особо ничем больше заняться не мог. За рыбой не пойдёшь, без ноги не половишь. Остальные ребята создавали рыбацкие бригады. 

А сейчас там всё мёртвое. Даже если открыть… Ну кто туда поедет? Никто не поедет – мертво. Можно было уехать из страны. Но отец сказал категорически: «Я здесь родился, я здесь умру».

Он верит, что все отстроится, все будет хорошо, мы переедем туда жить, будет школа, садик. Всё будет, и мы будем там. Мы: «Да, папа, конечно». И он этим живёт. Может, он головой понимает, а сердце принимать не хочет. 

Мы ради отца остались в Мариуполе и тоже верим, надеемся. Да и я не хочу уезжать, мне очень нравится наш город, моё село родное. Оно очень красивое.

У меня отец очень крепкий был, несмотря на инвалидность. Сейчас у него здоровье очень пошатнулось из-за известий о его друзьях, одноклассниках из Широкино. Умер кто-то – ему становится плохо.

Мы же как одно целое, ходили в одну школу. Мы – диаспора, общаемся между собой. Он как ждёт, что в следующий раз с ним такое может случиться. Мы говорим: «Папа, ты нам нужен, у тебя внук, у тебя внучка. Давай, дед, вперёд!» И он этим живёт, держится. 

Он хочет приехать в Бердянское, как-то восстановить дом. Говорит: «Я хочу, чтобы мои внуки сюда приезжали на море, дышали свежим воздухом».

«Мама, мне снится, что ты умерла, а я тебя ищу и найти не могу»

Дети закрылись в себе. Будто поставили какую-то решеточку внутреннюю. Раньше дочка очень активная была, общительная. Такая солнечная, рисовала такие красивые картинки. А после того, как это все произошло, она одно время вообще перестала рисовать: «Мне не о чем рисовать, я не хочу». Она по сей день не любит рисовать.

У дочери начались головные боли. Упадок сил. Мы принимаем препараты для повышения аппетита. Девочке 14 лет, она весит 32 кг. Это не потому, что нечего кушать, это потому, что у неё нет аппетита, она не хочет кушать.

А когда жили в селе, там свежий воздух, всё хорошо. Всё с огорода своё, свеженькое. Хозяйство держали. Курочки, яички, всё своё. А сейчас…

Спит плохо, мало, часто снятся нехорошие сны, она просыпается. О потере меня у неё сон, потому что в момент первой бомбёжки Восточного, которую она увидела, я была на работе. И у неё постоянно теперь боязнь потерять меня.  Говорит: «Мама, мне снится, что ты умерла, а я тебя ищу и найти не могу».

Вот буквально три дня назад этот сон приснился. Она проснулась, подбегает, целует меня: «Мама, с тобой все хорошо? Мне приснилось, что ты умерла». 

Сейчас переходный возраст… Поколение ее ровесников, они все очень тяжёлые. Любят грубо себя вести. У них агрессия друг на друга даже. Не знаю, с чем это связано. Скорей всего, на нервной почве.

У нас очень много детей-переселенцев в классе. Пережили такую же трагедию – и каждый в своём мирке. Между собой контакта у них как такового нет. Каждый сам переживает своё горе. Боремся, с психологами контактируем. Родители все стараются чем-то им помочь. Это наши дети, они, кроме нас, никому не нужны. 

«Ребята бежали по селу с оторванными руками»

Мечтаю о мире. Очень хочу, чтобы для сына это была история из книг, из наших рассказов, а не воочию. Чтобы его не забирали туда, чтобы он не видел этого всего.

Я помню ребят, которые бежали у нас по селу с оторванными руками. Папа заводил машину и отвозил их на Восточный, где их собирали. Они из Широкино бежали, когда первый обстрел был. По горке бежали, а внизу они дороги просто не знали. Если б внизу [бежали], возможно, больше бы выжило ребят… 

Я сама воспитываю сына. Бабушка и дедушка помогают. Говорю: «Сын полка ты у меня.  Ты у меня сильный мужчина, сам вырастешь». 

«В банках никто кредиты не дает, так как мы переселенцы»

Спасибо большое Фонду Рината Ахметова. Сын родился с большими патологиями. Несколько секунд не дышал, его реанимировали. Возможен был отёк головного мозга. Гарантии того, что он будет нормальным мальчишкой, мне не давал никто.

Мы собрались с силами, приехали в Мариуполь, в поликлинику патологии новорожденных. Месяц лежали, лечение было жуткое. 20 дней антибиотиков в голову кололи, капельницы, все остальное…

С деньгами не ахти было. Все, что можно было, за месяц заложено, переложено, продано, у друзей занято. В банках нам никто кредиты не даёт, так как мы переселенцы. И мне подсказали: позвони в Фонд, хотя бы проконсультируйся. Дали номер горячей линии, я позвонила.

Спасибо, девочки из колл-центра сразу ответили, все объяснили. Мы знаем, что в любой момент можем позвонить, если операция или что-то еще серьёзное. Никому ещё не отказывали. И моим друзьям, которые обращались из Широкино, одноклассницам, никому не отказали. Всем спасибо!