«70-летний мужик, сидит и плачет – 6 лет не видел внучку»

Я родилась в этом селе, это моё село. Здесь жили родители. Наши дети здесь росли.  Когда стали мы пенсионерами, они приезжали. Мы жили как бы на два города, здесь жили летом, зимой жили в Стаханове.

Перед самой войной у нас столько было детворы. А недавно я вышла в магазин, и мужчина пакет держит. А мне показалось, что он ребенка за ручку держит. Я побежала взять какие-то гостинцы. У нас теперь здесь нет детей, вообще нет. Никто же не приедет по такому времени. Вышла, иду, а то пакет у него… Я заплакала. Хотя я вообще по характеру оптимист.

Наш дедушка шесть лет не видел внучку. Я ему приезжаю, рассказываю. Они же растут, у них мнение своё, они меняются. Он, 70-летний мужик, сидит и плачет, потому что вот так. И это не только у нас. Тут все в таком положении. Потому что приехать нереально.

Сюда приезжали наши внуки. Они здесь проводили лето. И не только наши, во всём селе. Даже в четырнадцатом году, когда мост в Трехизбенке взорвали, здесь столько было детворы. Из Луганска приехали, из Алчевска, отовсюду. С бабушками, с дедушками тут были. А потом всё опустело.

Упал снаряд в нашем огороде, волной все вынесло, окна разбило. Крыша вся в дырку.  Это был ноябрь 14-го года. Света у нас тогда уже не было. Мы выскочили. Военные блиндаж поставили. В тот блиндаж пошли, а потом испугались: что же мы пришли?

Это было осенью, 14-й год. И это уже столько лет мы уже так живем. Как без окон в темноте? Мы боялись, что тепло не будет сохраняться, поэтому мы ковер порезали, заделали. Пленка, потом ковер, потом двойная пленка и третья пленка. И внутри точно так же. Это не только у нас. У многих.

Нас становится все меньше и меньше. Мы от всего отрезаны. Нет у нас никакого сообщения, никакого транспорта. Если нужно выехать в район, это нереально. 600 гривен надо заплатить, чтобы нанять кого-то. Было такое, что я пешком прошла 34 км… Все сложно, и разруха, и в темноте живём. Все надеемся, что все, вот конец, вот всё будет мирно.