"У нас был шок, когда мы увидели, как сквозь рану бьется сердце девочки"

Он спасал женщин после взрыва роддома. Видел, как сквозь рану от осколков бьётся сердце 7-летней малышки. В надежде помочь, реанимировал уже мертвого 16-летнего парня. И однажды едва не попал под обстрел танка.

Парамедик экстренной медицинской помощи Мариуполя Сергей Чернобривец пришел в больницу в первый же день войны и отработал 22 суток подряд.

Я работал фельдшером экстренной медицинской помощи, медицина катастроф, и для меня 24 февраля наступило таким образом, что я был после суток, отдыхал. Но с утра мне пошли телефонные звонки от друзей из разных городов. Но первое время я их не брал, потому что я всегда отдыхаю, ну потом я понял, что что-то не так.

Я взял трубку, мне мой друг Кирилл позвонил: «И что, Серега, началась война». Я такой сначала подумал: Кирюха, что ты несешь, о чем речь вообще. Ну все нормально, я говорю, вот у меня. Он: включи все – ну я включил, увидел, что начались обстрелы по военным объектам, и я понял, что все.

Я для себя так понял, что так будет, потом наступило утро. Я вышел в магазин купить, так сказать, еду на работу, грубо говоря, и я увидел, что уже была большая паника. Люди все скупали все, в Приватбанке очереди огромные все. Ну, я не поддался этому, я подумал, что ничего серьезного не будет, не буду, как бы, вестись как они.

Я купил то, что мне нужно, скажем так, обычно то, что я беру, и соответственно, позвонил своему начальству на работу. Говорю, я приду работать как бы вот такая ситуация, вы ж не против как бы. Они говорят: нет, не против, конечно, приходи, будем рады тебя видеть. Ну, я собрался и пошел на работу.

Собственно говоря, дальше, как бы, уже за городом были слышны взрывы, хлопки, вот это вот все дело. У нас на подстанции было настроение положительное, мы верим в ЗСУ, все будет хорошо, победим, в город они не зайдут. У нас было, так сказать, начало такое – все на позитиве, держимся, и как бы, все приняли такое решение для себя то, что мы будем оставаться на подстанции.

Я начало помню, своего первого раненого пациента. Я работал не один тогда в этот день, с товарищем, коллегой Антоном Шаульским. Он, к сожалению, остался еще там, нет возможности выехать, такая ситуация. Ну, мы с ним тогда работали, и нам дали вызов – раненый.

Мы поехали, забрали мужика, значит, ему было где-то приблизительно 45 лет, у него была травма руки, травма головы. Он особо был неконтактный для нас, но мы то, что у него спросили, смогли выпытать, скажем так, для себя то, что он сидел дома, смотрел телевизор и попал артобстрел по их дом. И вот он пострадавший, вот это первый, которого мы отвезли.

Дальше дело было ближе еще к ночи, некоторых людей эвакуировали уже с Левого берега, ближе Приморский район, и там пансионаты, и туда их поселяли, скажем так, первое время. Так сказать, были внутригородские переселенцы, можно так назвать, или я не знаю, как сказать. Мы туда поехали, там нужно было людям оказать помощь, там не было именно травм таких, ну скажем так, стрессовые состояния у людей.

Дальше все больше и больше накалялась обстановка, все ближе и ближе были слышны взрывы и хлопки, но я скажу от себя. То, что я до конца верил в то, что форма наша и все медицинские учреждения – это мы, грубо говоря, под защитой такой; то, что по всем конвенциям, там по всем правилам войны и так далее, и так далее, была вера в то, что медиков никто не будет трогать, потому что медики есть медики. Мы, так сказать, спасать должны всех, но потом это все оказалось не так на самом деле. Дальше все ближе и ближе уже начались обстрелы.

Я помню 1 марта. Для нас это очень сильно запомнилось. Был обстрел района площади Кирова. мы были на подстанции как бы, и тут подъезжает грузовик, просто грузовик, непонятно какой. Мы подумали, что нам воду привезли, как бы, потому что такой грузовик примерно привозил нам воду на подстанцию, воды ж не было уже.

Мы вышли, молодые ребята, скажем так, нас там была группа молодых ребят, инициативных всех работников скорой, просто пришли, потому что это их был долг, я считаю. И мы увидели, это был самый первый для нас такой критический случай, в котором нужно было быстро принимать решение и делать. Пацаны быстро залетают в этот кузов, начинают быстро останавливать кровотечения. Тут мы уже их на подхвате перехватываем людей, это все происходит буквально за пять минут. Мы за минут пять оказали первую медицинскую помощь людям, остановили кровотечения, поставили венозные доступы, обезболили и погрузили в машины.

И мы уже полетели все в больницу в областную, то есть все очень было быстро, у нас не было никакой растерянности такой, чтоб мы там потерялись в чем-то. Мы сразу быстро, оперативно начали работать, привезли в областную больницу. Там тоже не ожидали этого – то, что вот такое количество и все тяжело раненные. Ну там, в принципе, справились. Я помню, потом узнавал то, что, в принципе, люди выжили, которых привезли, все выжили.

С продовольствием мы решили проблему тем, что когда еще не было именно городских обстрелов, все еще было за городом, мы решили, что все пойдут к себе домой и принесут из дома все, что у кого есть там. Электричества не было, это мясо, консервации, консервы, каши, крупы – все вообще кто что мог, все несли, потому что неизвестно было, сколько мы будем жить на подстанции. Все привезли в отдельную комнату, сделали такой складик небольшой, от этого мы отталкивались, как нам питаться.

Дальше был случай, который запомнился мне больше всего. Это за девочку семи лет, которую привезли на подстанцию раненую. Была машина, получается, легковая, привезли ее то ли знакомые, то ли родители. Это было сложно, потому что все кричат, эта метушня… Мы сразу в машину с ребятами в эту, она лежала на заднем сидении на животике, семь лет девочке.

Мы просто это видим, и вот у нас вот этот момент. Мы смотрим – вот так у нас ступор пятисекундный где-то это был точно, а как, что, вообще… Тут мы, конечно, как-то тяжело было это для нас увидеть – то, что она живая, сердце бьется через вот это отверстие. Ну мы сразу все, я помню, Александр Коновалов, он тогда в этой группе был старший, он сказал: «Ребята все, работаем». И все, все приняли заниматься, кто-то останавливает кровотечение, кто-то занимается этой раной, кто-то ставит доступ, кто-то обезболивает, то есть каждый знал свою работу, и это в принципе ее и спасло.

Она жива, кстати, с ней все хорошо, я даже с ней виделся, тогда ж я к ней подъезжал в больницу, она передала рисунок. Других, по сути, вызовов не было, кроме как раненые, травматические ампутации, осколочные ранения. Вот такие у нас были, в принципе, все остальные вызова.

Мы ездили на вызова, нам поступал как вызов, МЧСники привезли нам рацию, и они передавали по рации: там-то там-то есть раненые, приезжайте. Либо второй вариант был. То, что люди приезжали сами на своих машинах, раненых привозили. Мы оказывали помощь, дальше в больницу отправляли. Либо третий вариант. Люди приходили, которые могут прийти, и говорили, что в том-то районе, по адресу раненые лежат, надо ехать забирать, вот то есть такие три варианта было. Ну, по сути, можно сказать, сарафанное радио, кто-то кому-то передает, по цепочке все доходит нам.

Был случай, когда у меня потерялся контроль, я вышел из областной больницы, стоял на приемке. Подъехала легковая машина красная, оттуда выбегает мужик и говорит: «У меня раненые». Я говорю, я кричу: «Медики сюда из приемки!» Потому что я стою один, у меня с собой ни медикаментов, ничего. Говорю, ну открывай. Он открывает багажник – и я вижу два пацана раненых по 16 лет где-то. Один из них – это отец его привез, а второй просто его друг, один был в сознании, второй был без сознания.

Вылетели медики. Тот, что в сознании, его забрали с собой сразу, второго перегружают, и я начинаю ему реанимационные мероприятия проводить, то есть реанимирую, но у него двух конечностей, по сути, нет. Там травматические ампутации, жгутов не было. Я это понимал, ну я не знаю, зачем как бы я как-то понял, что нужно его реанимировать. Я реанимирую, мы завозим его. Я кричу, что давайте сюда дефибриллятор, мешок амбру, надо реанимировать дитя, короче.

Ну я как бы понимал в душе и в голове, что он мертв, но я физически не могу остановиться перестать его реанимировать. Потом подошел мой коллега со скорой, он мне говорит: «Да все, успокойся». А я дальше продолжаю. Ну, потом он меня оттаскивает, он говорит: «Все, его привезли таким, ты уже ничего не сделаешь». Я говорю: «Ну как, давайте пытаться».

Я вышел, потом просто у меня был какой-то такой упадок, вообще пустота. То что, блин, пацану 16 лет, у него была вся жизнь впереди, он мог все построить себе, планы, и тут просто вот так с ничего у него такое случается,  и он просто, ну…

И на улице стоит его батя и подходит ко мне говорит: «Ну что там?» А я не знаю, что ему сказать. Что ему сказать… я просто тогда, грубо говоря, растерялся, говорю: «Пойдите в приемную, там медики за него отвечают, не я». и он пошел, и дальше я просто думаю, я не знаю, что делать. Вот такое было.

Раз было то, что мы приехали на район там, где уже прошел обстрел, и там дед ко мне подходит, говорит: там вот ранило девочку. Хорошо, я все понял, я побежал туда.

И тоже я стою, я понимаю, что она от меня ждет, что я ей скажу дальнейшие действия или как поступить с телом и так далее. Я не знаю, что сказать, я не знаю, что ей сказать просто. И даже, понимаете, в голове просто сейчас скажу слово «держитесь» как бы, и что это ей даст? Ничего ей не даст мое слово «держитесь». Мы просто так простояли минуты две молча. Я назад прикрыл, и собственно, сказал только простите и  пошел.

Это уже было время городских обстрелов, уже было полностью все, так сказать, не очень. Был случай, когда из БСМП надо было перевезти раненого в другую больницу. Хорошо, перегрузили, едем. Мы едем по нашему проспекту Мира, и получается, с перекрестка выезжает танк, дулом поворачивает на нас – и у меня тоже на секунду было то, что ну все, это конец просто. Ну, у меня водитель резко поворачивает влево, мы делаем разворот, и он на газ полностью топит, и мы летим назад. Ну, я на секунду тоже подумал, что это уже все.

Обстрел роддома – то же самое, громкое такое, там эвакуировали всех быстро, но мне так попалось, что я только одну девочку забрал, она была беременная, 40-я неделя, и у нее было два открытых перелома нижних конечностей.

Я об этой ситуации тоже долго думал, потому что вот ей сейчас сделают кесарево, как бы, она родит, допустим, все хорошо. И как она будет с ребенком проводить время, если она будет сама лежать минимум год? У нее два открытых перелома, это просто очень… Это незнакомые люди, ну тем не менее всех очень сильно…

По поводу именно наших сотрудников было так, что водитель закончил смену, говорит, я пойду домой, надо покормить хотя бы собачку. Хорошо, все, мы тебя ждем, возвращайся. Через час его привозят гражданские, к нему в дом прилетел снаряд, у него открытый перелом, мелкие осколочные ранения по всему телу.

Был у меня еще случай, который некоторые осуждают, медики в случае этом некоторые говорят, что вот герой и так далее. Но я никогда себя героем не считаю, мы просто выполняли свою работу. Мы должны это делать были, это наши обязанности. Но за этот случай – тот, что во всех протоколах медик должен работать только там, где безопасно. Это если гражданский медик. Но эти протоколы не предусмотрены для того, чтобы когда весь город небезопасное место, но спасать надо.

Пришла на подстанцию женщина, говорит: «Мой муж попал под обстрел, у него ранение головы. Помогите, пожалуйста». Стоит, смотрит и плачет. Я говорю: «Все, успокойтесь. Я поеду сейчас, все. Дайте только я одену броник и каску. Я поеду, вы не переживайте, вы идите к нему, я сейчас приеду». Она говорит: «Хорошо». Они жили, в принципе, недалеко от нашей подстанции, в километре, может где-то, частный сектор. Ну я взял своего Володю, водитель мой, Витошинский, отличный мужик, ему 65 лет, просто огонь. Он сказал: «Будем ездить, куда скажешь». Говорю: «Хорошо, все поехали».

Мы выезжаем с подстанции, и не доезжая 200 метров до этого дома, там опять начинается артобстрел. Мы попадаем под этот артобстрел, и попадает, получается, в дом – там где я сижу. У нас открыты окна, чтоб мы слышали. В дом попадает – дом полностью разлетается, нас оглушает. Вот это я помню время такое, что оно звон такой в ушах, полная потерянность во всем: где, что, как находиться. И потом резко сразу возвращаются все звуки, и очень громко становится. Мой водитель сразу топит прямо, мы выезжаем из зоны обстрела, стоим, приходим в себя немножко.

Я говорю: «Там, как бы, ранение головы, мужик не старенький, молодой». Я сижу думаю где-то минуту, решаю, думаю. «Ну, что – говорю – поехали, прорвемся-прорвемся» Мы поехали, ну слава Богу, мы прорвались, обстрел, как бы, закончился. Мы, так сказать, очень быстро… Просто я забираю мужика, забираем его жену, летим в больницу, я там на ходу в машине уже ему перебинтовываю, все вот это делаю, оказываю помощь.

Был такой тоже случай, за который не все, ну некоторые медики осуждают – то, что мы не должны были туда ехать, по сути, так как там небезопасно. Обстрел, ну когда весь город небезопасен, ты не знаешь, куда ты можешь попасть через минуту. Я верил, так сказать, что какие-то силы там помогают. Как мы поняли, что нам нужно уже выезжать (у меня день рождения 18 марта), я подошел к старшему нашему фельдшеру, говорю: «Надо мне какие-то конфеты или что…» – «Да все будет, возьмешь, не переживай».

Я говорю: «Ну хорошо». И тут поступает вызов, как бы, раненая – нога. Ну, недалеко, в принципе. Я говорю: «Ну я поеду». Уже мы по слухам знали, что русские в городе уже у нас находятся, ребята уже не хотели ездить, потому что, понятно, у всех там были девочки свои, все, жены, безопасность. «Ну, – я говорю – я  поеду. Как бы, хорошо, ну мы выезжаем из подстанции, проезжаем метров 200 и видим уже блокпост русских зеленых человечков так называемых.

Они посмотрели документы, я им показал еще трудовую – они потребовали (я с собой носил). Они не понимали украинского языка, я им просто переводил, что там написано. Они говорят: ну езжайте, типа ну там еще блокпосты наших, типа, ну о҆кей, хорошо, все. Они нас пропустили, то есть не было там никаких мегасупердосмотров и так далее.

Мы проехали дальше, и скорей всего, там уже следующий был пост «ДНР», потому что по говору было слышно, где русские, где «ДНР». Они вылетели с перекрестка с автоматами, стреляли в воздух, орали все: «Всем ложится! Сейчас расстреляем!» Мы на автомате все выпрыгиваем, на пол, все падаем. Они подходят к нам, так все автоматы нам в спину, все. Вы кто такие, куда вы едите? Все такое. Мы пытаемся объяснить, что ваш блокпост – тот, который сзади нас, он нас пропустил без проблем. Мы обычные медики, все хорошо. Ну и тоже, когда у тебя автомат в спине, то не известно, что у каждого в голове.

Потом они подняли нас. Документы там опять все… И мы, как с вами, на расстоянии с ними были, и он смотрит документы и говорит: «Отойди от меня, чего ты так близко стоишь». Я: «Так между нами два метра». Он говорит: «Та мне все равно». Он потом проверил документы, отдает, говорит: «Я могу сейчас вас расстрелять, и ничего мне за это не будет, поверьте». Я говорю: «Хорошо, а дальше что?» «Та ничего – говорит – разворачивайтесь и валите туда, откуда приехали».

Я вернулся, говорю ребятам: «Короче, это все. Мы можем попасть в очень плохую ситуацию. Ребята, надо что-то думать». Мы всем предложили на подстанции, кто был у нас, выезжать стараться.

Медикаментов особо не было, да и, в принципе, выезжать нам не разрешали. Чем мы можем помогать там? Просто сидеть ждать чего-то?

Которые знают все как было, с которыми мы были на контактах, и все мы верили, что их вот скоро отгонят всех. А потом они так быстро переобулись и начали давать такие интервью классные такие, что некоторые случаи были наиграны, того-то не было. Вот там украинские солдаты забирали еду, вот там это то, то есть начали нести такую пургу…

Можно же сказать, я не буду ничего говорить, ищите других. Есть там одна медсестра, которая из областной больницы, которой мой товарищ Александр Коновалов привез девочку раненую, что ее реанимировали. Я думаю, вы видели видео в АП, она вышла тогда, рассказывала то, что это все было наиграно, для западных стран, что, вот типа, что Россия такая плохая, но я медсестра, я там была.

Я знаю то, что ее привезли уже мертвую, как бы, и все. Это все было наиграно, и медики эти со скорой, их попросили, и так далее. Ну, почему-то когда Санечек мой приехал с этого вызова, он так загрузился и рыдал, бедный, что это девочка, это дите… И ты, блин ,такое несешь! Хотя ее мы все знаем, ее там и близко не было, вот этой медсестры просто. Я очень надеюсь, что мы победим, и все вот эти люди, они будут наказаны по всей степени закона, просто я очень в это верю.

Как мы говорим между собой, как только его отобьют, да, как только отобьют Мариуполь, мы все уедем отсюда, мы все растянулись по разным городам, мы все приедем назад. Уже все ребята даже, мы списываемся говорим, только отбивают – мы поедем все убирать, отстраивать.

Мы вернемся, мы хотим вернуться. Это наш дом. И ну вот мы сейчас находимся в Украине, хорошо все, да классно. Нам помогли во многом и так далее, нас приняли. Но все равно тянет домой.