"Сын снимает шапку, а он полностью седой. Ребенку 8 лет"

"Они не спали и не ели. А только убивали нас, но жизнь подарила шанс выйти из дома, а ночью туда попал снаряд", - вспоминает жительница Мариуполя Татьяна.

"Самая трудная ситуация – когда после 8 марта поняла, что сыну и дочке необходимо написать бейджи с контактными данными, сыну 8 лет, а малышке 8 месяцев. Сказать ребенку, что ты можешь погибнуть – страшное чувство. Хотелось, если умереть, то всем вместе, чтоб быстрее все закончилось".

"Было попадание у дома. Темнота, летит грязь, не видишь мужа, кума, кричишь, живы ли они, а в ответ тишина. Они были на улице, и тут - гробовая тишина, казалось, что я умерла. Потом они кричат ​​- мы живые, я вижу сына, он говорит, мы не умрем? Нет. Он снимает шапку и я вижу, что он полностью седой, а ему 8 лет" - рассказывает Татьяна.

24 февраля для меня началось в 05:45, я его четко помню, так как мне позвонила мать и говорит: «Просыпайтесь, потому что у нас началась война». Первые секунды, а может, минуты… Я говорю: «Какая война? Такого быть не может». Потому что это уже у меня в жизни было: мы семья переселенцев, это уже наше второе спасение от страны-агрессора. И я эти три секунды думала, что делать, кого хватать, куда бежать...

Мы с мужем поднимаемся и уже слышим, что есть взрывы — такие четкие, такие страшные. У нас спит двое детей, но мы хватаем двоих детей, наших животных, садимся в машину и едем к маме, в центр города. Мы сами на проспекте Металлургов жили у завода Ильича, а мать жила на проспекте Матросова. Мы детей оставляем, берем свидетельства, паспорта и уходим. Заезжаем на заправку возле «Эпицентра», стоим в очереди за бензином, потому что помним, как у нас могут быть перебои с бензином, а машина должна быть на ходу. Заправляем машину, и в это время где-то у выезда на Бердянск слышны не просто взрывы, а такое, знаете, пламя со стороны аэропорта. Мы детей накрываем в машине, но стоим в очереди. Приезжаем к маме.

У нее свой дом, и мы решили, что нам будет удобнее именно там. У меня еще есть средняя сестра, и она тоже решила с мужем приехать к маме. Но так складывается, что у них не получается сразу взять и приехать к маме. И мы некоторое время ждали их там, чтобы собраться вместе.

24 февраля… оно было таким сумбурным, и я не хотела верить, что может быть такая война, что будет авиация, что не просто будут убивать, а уничтожать нас. Мне не хотелось в это верить, потому что у меня были студенты в Сартане, и мы были с ними на связи, были мои друзья, коллеги, и они говорили, что это что‑то страшное. Ну как говорили, писали иногда СМС. Что для меня было самым тяжелым за этот весь период — это, наверное, были две ситуации.

Первая ситуация, когда после 8 марта я поняла, что мне необходимо для сына и дочери написать бейджи, потому что мало ли что. Была уже вторая больница, третий роддом, уже на подходе был драматический театр. Мне нужно было написать контактные данные и сказать сыну (ему восемь лет), что «если мы не спасемся, попадет снаряд, то у тебя будет бейдж. Безусловно, придут люди, они будут искать, доставать, то если ты в стрессе не вспомнишь, ты дашь бейджик, там будут все телефоны, кому нужно будет позвонить».

Ну, это какое-то дурацкое чувство. Я даже не допускала мысли, что ребенок может погибнуть. Все могут погибнуть, а ребенок нет. Он сказал: «Мама, но мы же будем жить». Будем жить, но есть такая вещь. А вторая такова ситуация моей жизни, когда прямым снарядом попало в «Охотник». «Охотник» просто сложился. Это у нас было не наше жилье. Оно состояло из двух частей. Одна часть — где мы арендовали и жили, а вторая — недостройка, но в ней был подвал, камин декоративный, совсем не приспособленный для приготовления пищи, но он нас спас.

Когда прилетел этот снаряд именно в «Охотник», потому что это через два дома от нас, я просто не знаю, как на нас не упала вся эта конструкция. Он, как карточная колода, сложился, как надувной, и разложился. Вылетели там окна, двери. И мы под этой массой грязи. Оно двое суток бахало по периметру бесперебойно.

Когда это все происходит, на тебя летит эта вся грязь, и ты не видишь своего мужа, не видишь своего кума. И ты кричишь:

«Ребята, вы живы?!» А в ответ тишина. Они в тот момент, когда прилетел снаряд, были на улице, забивали полиэтиленом окна, которые вылетели, — и просто приходит тишина. Вообще гробовая тишина. Мне в этот момент казалось, что я просто умерла.

Через минуту мы выходим на улицу: оно все летит, бахает. Мы кричим: «Ребята!» И слышим, они перед домом кричат: «Живы!» Это мое, когда я будто взяла и умерла, и в это время я вижу сына своего восьмилетнего. Он говорит: «Мама, мы не умрем?» Я говорю: «Нет, мы не можем умереть, этого не будет».

И он говорит: «Мама, что такое?» А я на него смотрю и говорю: «Да все, сыночек хорошо, ты такой красивый, такой классный». А он говорит: «Я так испугался!» Поэтому это для меня были такие две страшные вещи. Но благодаря Богу и ангелам-хранителям в этом страшном… когда бахает с двух сторон, и на улице из 35 домов осталось 5, условно говоря, целых, наш… нам повезло тоже. С конструкциями, но без окон и дверей. А у тебя на улице дома, где живьем авиабомбами похоронены целые семьи. Видишь своего друга, который пришел в шесть утра и говорит: «Я не знаю, что делать, у меня нет ни квартиры, ни дома. У меня погиб тесть». И он стоит такой, знаете, белый, и ты вместе с ним умираешь. Ты умираешь.

Я не знаю за что, с какой целью они нас просто закапывали, и они бесперебойно… И ты считаешь. Мы со своего маленького дворика посчитали: 24 авиабомбы были выпущены от «Охотника» до филологического корпуса МГУ. Все эти улицы по этому сектору за один прилет двух-трех самолетов — 24 авиабомбы. Мы лично посчитали. Они не спали, не ели, а только бахали, бахали по нам. Наверное, казалось, если ты умрешь, будет легче, чем жить дальше и искать выход с этого, как жить дальше. Как выехать.

Проблемы с едой начались где-то первого марта, когда было ясно, что город окружен, что в город ничего из Украины свободной не могут нам доставить. У меня ребенок, ему восемь месяцев, и он на искусственном вскармливании, и для него молочная смесь — это важно, это самое важное. Если другие продукты можно было заменить или что-то, образно говоря, найти, то молочная смесь — она очень важна. И мы с сестрой отправляемся в сторону «Обжоры». Как раз уже не было связи.

Сосед говорит, что на «Киевстаре» есть связь, что можно одну «полосочку» найти, и мы туда идем. Знаете, я, наверное, первый раз в жизни после четырнадцатого года, как раз находясь в Мариуполе... у меня был звериный страх.

Мы доходим до «Обжоры», спасибо, что в то время там были наши военные. Они говорят: «У нас есть молочная смесь». Мы берем несколько банок, и благодаря им эти ребята нас спасли. Мы тогда в последний раз смогли дозвониться до наших родных и сказать, что все нормально и мы живы, держимся и все будет хорошо. После 8 марта (все находившиеся в Мариуполе меня наверняка поддержат) наступает коллапс.

Воду больше не привозят, город уже весь горит. Еды катастрофически не хватает, то есть у нас была еда только для малышей. Мы сами старались есть один раз в день, потому что все остальное у нас было для малышей, чтобы их как-то поддерживать. Наши мужчины с соседями решают, что необходимо идти и добывать пищу. На тот момент «Метро» было раскурочено, а там есть склады на Солнечном. Ребята наши туда идут, и там им удается добыть макароны, муку… и они для малышки находят кашу. И именно на этих продуктах наша семья до 30 марта смогла продержаться, пока мы не выехали. Выехали мы из города 30 марта, то есть мы видели, как полностью разрушили наш город, как попали в драмтеатр.

А за несколько часов до этого мой муж, как попало в драмтеатр, ездил к нашим близким знакомым. Он эти макароны повез туда, нашим друзьям. Как раз они проехали именно в этот момент.

Выезжали мы долго, 25 блокпостов, но ангел-хранитель нам помог. На нашей улице жили кадровые военные Российской Федерации, в оставленных домах. Они там мародерили, чувствовали себя хозяевами. Они зашли на улицу 21 марта. Улица охранялась, с нее нельзя было выйти спокойно и не зайти. Они там качали права, им необходимо было жить в хороших домах. Они заходили беспардонно, с матами. 30-го числа один наш знакомый…

Они полагали, что мы погибли. Когда в «Охотник» ударило, вся улица погибла. Он приехал, и у них была пересменка 30 минут (одни пришли, другие ушли). Именно в эти 30 минут мы сели в наш автомобиль всей семьей. Сестра с еще одной младшей сестрой сели в другой автомобиль, и нас вывезли в Мелекино. Там мы один день побыли, и в этот день, когда мы переночевали, приехал Красный Крест, привез «гуманитарку». Машина совсем не оборудована для людей, просто для грузовых перевозок.

И мы в это утро в 5 утра выезжаем из Мелекино. Приехали в Запорожье в 8 вечера. Я считаю, что нам повезло, ангелы-хранители нас провели. Кадровые военные, кадыровцы были, тяжело проходили. Бывало, что они не выпускали, позволяли себе унизительные вещи говорить. Они провоцировали какие-то конфликты, оскорбляя нашу страну. Наверное, получали от этого удовольствие, но мы добросовестно терпели, чтобы в свободную страну уехать.

Мы уехали, слава Богу, до этого Орехового мы добрались за эти сутки. Там нас встретили двое наших военных. Знаете, плакали все, когда мы увидели наших двух военных. Я радовалась, я просто радовалась, что я дома, и все же все эти 30 дней марта остались у меня за спиной. Хотя я понимала, что я полностью покидаю свой дом уже второй раз и от этого тяжело, но я считаю, что война закончится 100-процентной победой.

Нас от них сильно отличает такая взаимоподдержка. Даже когда события в некоторых семьях были более серьезные — это потеря близких, то эта цена… должна быть только победа. А победа может быть, только когда все наши границы станут под украинским флагом: от Донецка до Волыни, в Мариуполе. Я очень верю, что я вернусь в свободный украинский Мариуполь. Я вернусь в свободный Донецк. Когда это случится?

Мне бы очень хотелось именно в это время вернуться в Мариуполь, потому что за 8 лет город для меня стал вторым домом, и когда я увидела, как его изуродовали, у него забрали все. Они взяли, прошлись катком, покатались, унесли жизни, все унесли. Это все отвратительно назвали «освобождением», хотя они нас «освободили» от нашей жизни в прямом и переносном смысле. Но будет Победа. Украина превыше всего!