"Никто не предполагал, что Мариуполь сотрут с лица земли"

Дмитрий Кузьминский точно знает, что будет делать 18 марта, из года в год. Вместе с соседями решили: в этот день будут созваниваться, где бы ни находились, и вспоминать, как были рядом в самые тяжелые дни. В подвале мариупольской пятиэтажки они вместе пережили обстрелы, обыски, угрозы и даже отпраздновали день рождения.     

Если брать нынешнее вторжение, то оно для меня началось, как и для всех, 24 февраля 2022 года, от звонка мамы в семь с копейками утра, сообщила мне, что всю Украину бомбят, и вообще, как бы все, началась война. Первая реакция – ступор. Я не то что не поверил просто как, не понял, мозг не хотел осознавать, что это на самом деле реальность, но я понимал по всем внешним факторам, что это правда. Первая реакция была, как у всех людей, по крайней мере, кого я знаю.

Вернулся домой, зашел в интернет, сразу начал листать ленту новостей, и еще раз убедился, что, к сожалению, это правда. Немногие из мариупольцев выехали в первые дни. Выехали, может быть, самые предусмотрительные или мудрые люди, я не знаю, 99,9% мариупольцев были достаточно спокойны. Просто мы прошли это все в 2014 году, и мы знали, что нет более защищенного города, чем Мариуполь, может быть, кроме столицы.

И наверное, это был самый безопасный город в Украине, это без преувеличения, то есть можно было в любое время дня и ночи суток гулять по городу и ничего не бояться совершенно. В Мариуполе был весь силовой блок, если, допустим, после 2014 года, скажем так, Краматорск – это был облсовет, облрада, то есть это часть власти, то в Мариуполе была сосредоточена вся силовая ветка, вся абсолютно, начиная от СБУ, полиции, и областного главка и заканчивая военными, пограничниками, ну всем кем можно. Поэтому были уверенны, что, в принципе, нам ничего такого не грозит, думали, что это будет по сценарию 2014 года, ну где-то там бои возле Мариуполя, ну как бы поеду поработаю, поснимаю, ну такое как бы, ничего особенного.

Никто не предполагал, что город будут сносить с лица земли. Для меня война наступила, наверное, 2 марта, когда пропало… Ну первым пропал свет, точно не помню числа, ну пропал, потом он через сутки появился, ну такое как бы бывает. Мы сильно не отреагировали. Пропал интернет, связь – ну мы, опять-таки, думали, что это потому, что отключился свет. Постепенно отключились подстанции, потому как бы вырубилась связь.

Ну когда, ну опять же, мы все привыкли в Мариуполе к залпам, мы все привыкли слышать звуки артиллерии на окраинах, мы слышали с 2014 года, и нас это, в принципе, не пугало, по сути как бы, потому что мы все к этому привыкли, тем более я по своей работе. А когда начало уже греметь конкретно, так серьезно, я понимал, что все ближе, ближе, ближе и ближе, тогда уже стало немножко тревожно.

Дом моего брата, где я был с ним, да… Это получилось, что 6 марта в него был прилет. Ну, паника наступила в Мариуполе немного раньше, потому что все позакрывалось гораздо раньше. Магазины, все абсолютно не работало, и население стало активно мародерничать напрямую. Первым делом, конечно, пошли продуктовые магазины вразнос, ну это было до шестого, а вот в дом моего брата прилетело непосредственно 6 числа в 5:50 утра.

Я накануне брата отправил ночевать в подвал, потому что надо было спасаться в подвале, потому что прилетало все ближе и ближе, прилетало на территорию областной больницы. А от нас она недалеко, я видел ее с окна. Мы начали спасаться подвалом, но еще не ночевали там, просто спускались во время обстрелов и поднимались в квартиру ночевать. Пятого я отправил брата в подвал, сам поднялся в квартиру и ночевал там. Думал, что так будет лучше, и вот шестого в 5:50 утра я стоял на кухне, смотрел в окошко.

Загорелся центральный вход, загорелась обшивка, загорелись автомобили. Я подумал, что надо бежать в подвал,  бежать в больницу и помогать тушить ее, а вторая мысль – что я делаю возле противоположной стены. Меня засыпало осколками, и я ничего не понимаю, потому что прилетело в пятый этаж, а я был на третьем. Меня отбросило, контузило, я думаю, несильно, но контузило. Но на удивление, не порезало ни стеклом, ни осколками, хотя засыпало полностью. Я не понял: это просто был удар, удар в дом, а то, что меня отбросило, я не понял.

Я не знаю, может, это взрывная волна, отдача, потому что сразу пошли трещины по стенам, повзрывало все, что можно повзрывать, все шкафчики. Ну то есть я понимал, что ударило что-то сильное в дом, но понимал постольку поскольку. Потому что я поднялся, пошел смотреть по квартире что произошло, что-то пытался там подкрутить, закрутить, достал мощный осколок из двери, такой, что его тяжело было вырвать. Я вырвал ее [дверь] практически оттуда, я еще вкрутил саморезы, постоял, потупил, посмотрел, что мороз бежит вниз, просто как река стекает. Очередной был удар.

Его сразу из подвала не выпустили, потому что боялись, чтоб он не попал под обстрел. Ну, он за мной пришел, меня вывел, потому что я уже немножко не соображал. Шестого числа – это был первый день, когда я начал жить в подвале, и это продолжалось три недели. Жить в подвале у нас лично… [Для] нас это было, как бы, это смешно не звучало, это была смесь страшного и веселого. У нас была большая коммуна, дружная, в которой друг за другом следили, беспокоились, помогали. Это была ячейка людей из нашего подъезда, около 30 человек. Дети, старики, женщины, семь мужчин, это была собака, крыса, кошка, попугай.

Сначала заряжали телефоны по привычке на автомате, потому что думали: а вдруг появится связь. Потом заряжали, чтоб использовать как фонарик, и просто, чтоб он был заряжен. Заряжали и сразу выключали – он был бесполезен. Но сам факт, что телефон заряжен, немножко душу грел.

Снег собирали, ну и опять же, повторяюсь, что наш подвал был дружный, потому что обстрелы были уже жесткие, летало, уже было очень громко. Тем не менее люди бегали, занимали очередь, ставили ведра свои, чужие относили незнакомым людям, постоянно была коммуникация. Потом с водой стало хуже, дошло до того, что люди просто черпали воду совком из луж для технических нужд, не пить ее, но хотя бы для технических нужд. А пить было по-разному, кто-то делал запасы дома, ну опять же, пошли в ход магазины, мародерство, то есть все это было 4 числа, когда прилетело в наш дом, в пятый этаж, квартиру выбило всю. Я не житель подъезда, я приезжал к брату, я не знал, кто жил в этом подъезде. Мы познакомились уже шестого числа в подвале.

Все были уверены, что в этой квартире никого нет, мама забрала дочку еще пару дней назад, ну и что квартира пустая. Но  седьмого числа парни поднялись на пятый этаж – проверить, что с ихними квартирами, потому что там все стены повываливались.

Брат мой побежал больницу попросить помощи. Там было много военных, там сказали, что помощи никто не окажет, они знали о нашем доме. Потому что он был первым, который пострадал у нас на районе, но врачи все заняты полностью, потому что было много раненых цивильных. Военных – не знаю, а мирных очень много. Брат прибежал, об этом сообщил что нужно самым что то делать, мы постояли подумали что делать. Потому что, если у человека травма позвоночника, нужно правильно выносить, ну и квартира завалена была в пол[овину] моего роста просто строительным мусором от взрыва. Мы просто думали, как его оттуда вынести. Мы не медики, и просто было немного страшно туда подниматься, просто пятый этаж.

Мы поднялись, нас было пять мужиков и одна бесстрашная женщина, которая нас мотивировала. Когда мы немножко пасовали, она говорила: «Вы что, давайте вперед, вперед». И достали его. Он было тяжело травмирован, был выбитый глаз. Мы его положили на одеяло, спустили его и понесли в больницу. Мне казалось, что это была дорога жизни.

Во-первых, было тяжело физически, опять же, просто физически, пальцы сводила судорога, а во-вторых, все гремело, люди стояли в очереди за водой, и на нас смотрели ошалевшими глазами, потому что мы тащим кого-то, просто как в кино. Принесли его в больницу, тут же положили на каталку. Военные показали, куда катить, забрали в нейрохирургию, и мы пошли в дом.

Каждый день в Мариуполе была история выживания и везения. Готовили на улице. Мы поднимались в 7 утра наверх из подвала на свежий воздух, а спускались, когда темнело. Мужики занимались всем, начиная с добычи дров, воды, готовкой пищи. Женщины занимались тем, что все крошили, подавали, накрывали стол, распределяли порции, потому что мы не могли себе позволить есть от пуза, хотя, в принципе, с питанием у нас все было нормально. Потому что я знаю, есть истории, где людям нечего было есть, то у нас, слава Богу, все это было. Мы повыносили все, что было дома. Поначалу маленькими ручейком, а потом, когда мы понимали, что это все быстро не закончится, то уже несли таким мощным ручейком. У нас, в принципе, склад был забит, много было еды.

Ну так получилось, что свой день рождения – 41 год, я встречал в подвале.

Но люди знали, что у меня день рождения. Я, может, пару раз обмолвился, что у меня день рождения. И опять же, повторю, что у нас был подвал настолько дружным, что я не ожидал, что они закатят мне праздник. Девушка сделала несколько тортов. Обычные вафельные коржи намазала каким-то… сгущенкой чем-то, но больше всего меня поразила вторая часть подвала. У нас подвал разделялся на три секции. В одной жила большая семья, там их друзья. Вторая комната – весь остальной подъезд. Там, где я с братом, и третья комната – там был склад.

И вот девчонки из 1 комнаты, они вообще молодцы, они песни пели украинские, так громко орали, что я даже немного боялся, что придут к нам. Но они пели по принципу будь что будет, пофиг, просто пели. И девчонки умудрились на костре испечь настоящий торт, прямо они сделали из сухой смеси для блинчиков, причем они это сделали втихаря от меня. Я был удивлен, я все время проводил на улице, может, когда-нибудь ходил за дровами. Ну когда они успели, сделали торт, украсили его, где-то нашли свечки, дети надули желто-блакитние шарики, написали на них пожелание. Это все было эмоционально, это было очень круто.

Одна девчонка мне подписала две книги, и мы в подвале решили, что у нас будет второго числа день созвона всего подвала. Неважно, где мы будем находиться. Я эти книги провез из Мариуполя до Черновцов, все блокпосты. У меня их пытались периодически сепары отжать, ну так вежливо, дай почитать. Но когда я говорил, откуда эти книги, и когда они открывали и видели дарственную подпись, даже у них не хватало наглости их забрать.

Они приехали 11 марта уговаривать нас с братом выехать с ними – мы отказались, и все, до 18 марта мы не созванивались. А 18 марта я просто почему-то интуитивно почувствовал, поднялся на пятый этаж и попробовал поймать связь. Мне повезло, я смог поймать одно деление, я дозвонился к маме, и это был самый главный подарок для меня, потому что я понимал, что они живы. Они выехали из Мариуполя, и мне было морально проще выживать, потому что я понимал, что мои близкие выехали. Остался я и брат.

Русские зашли 11 числа, как раз, когда мама приезжала. Я побежал маму провожать. Выбежал на дорогу посадить ее в машину. Посадил, и когда бежал во двор, я увидел, что стоит паренек из нашего подвала, показывает вот так руками и говорит: «Не стреляйте». Я сначала не понял, что происходит. Вокруг было очень шумно. Повернул голову – увидел группу военных. Понял, что не наши – форма, повязки белые.

Мы сразу стояли с парнями, втупую пялились на них и обсуждали: наши, не наши. Они тоже на нас пялились, в принципе, они через час зашли во двор. Это была разведгруппа, морпехи русские, это были не ДНРовские солдаты, по форме было видно и по говору. Они когда к нам подошли и достаточно корректно с нами говорили, я со злостью очень жестко на них наехал:

Меня это еще больше возмутило, я спросил: «Какой «Азов»? Мы их видим раз в год на параде, и они нас не кошмарят». Их это немного разозлило, начали выступать: «Ты что, сам с «Азова»?» Ну там борода, мужики с моего подвала их отвлекли, и они от меня как бы отстали, ну и пошли по этажам, проверяли квартиры, искали «азовцев». Никто не ожидал, что так быстро зайдут русские, и я не убрал из квартиры всю проукраинскую атрибутику. А ее было много, в каждой комнате флаги, красно-черные ленты, на холодильнике магниты «Азов», «Правый сектор» и все такое подобное я не убрал. Когда их командир зашел в квартиру, он просто прошелся по квартире, развернулся и ушел, он и слова не сказл по поводу этого.

Я думаю, если бы они обратили внимание на холодильник. А так увидели флаги, и все. Поэтому они ушли, позже мне интуиция подсказала что-то сделать, потому что в городе уже были русские. Уже в городе даже были не русские, русские прошли по району и ушли, а на их место пришли ДНРовцы.

Категорически относились к мариупольцам вообще, их раздражал Мариуполь, как  красная тряпка для быка. Потому что город был красивый, это была витрина, везде говорили, что Мариуполь – это форпост Украины, плюс – это база «Азов». Мариуполь – это «Азов», «Азов» – это Мариуполь, и для них это был бешеный раздражитель. За пару дней до прихода «ДНР» я поднялся в квартиру, снял все флаги, но рука не поднялась их выбросить, я просто их сложил и спрятал в диван.

Они появились у нас в дворе и опять же под предлогом проверки квартир на наличие опять же «Азова» и ЗСУ, пошли по квартирам. Поначалу они вели себя адекватно – мы освободители, и опять же говорили, что нас восемь лет бомбят, мы знаем, что это такое, это была их любимая фраза. Они пошли поначалу по квартирам. И все было как бы адекватно. Они заходили – выходили. Зашли к нам, почему-то, опять же не пойму, может, им мой внешний вид не понравился, не просто прошли по квартире, они устроили обыск.

Меня в одну комнату, брата в другую, ну по классике развели нас по комнатам, начался допрос: сейчас мы тебе коленки прострели, разное было абсолютно. Когда нашли флаги, меня заставили раздеться, проверяли на наличие татуировок, нашли что хотели, у меня на руке карта Украины с трезубом, которая была сделана 16 лет назад, когда мне было 25. Нашли, поняли, что нашли кого хотели, ну и началось веселье.

Обвязали меня флагами, вывели во двор. Сначала сказали: «Сейчас мы тебя отвезем, будешь копать окопы, а потом расстреляем». Когда меня обвязали флагами, я сразу вспомнил, к сожалению, не знаю имени, женщину, которую тоже в Донецке в [20]14 году привязали к столбу обмотанную флагами. Сразу вспомнил о ней, понял, что сейчас будет нехорошо. Меня спасла по большей части соседка по подвалу. Она увидела эту ситуацию, она ходила к родственникам, она единственная, кто не побоялась, подошла к нам и говорит: «А что здесь происходит? Почему вы нашего Диму трогаете?» Они: «Да он фашист, националист, сейчас будем его убивать». И она заговорила. В какой-то момент они успокоились, стали добродушными, сказали: «Вали». Единственное, говорят, сними флаги и сожги. Я снял и стоял с ними. Они говорят: «Сожги». Я не стал в данный момент пререкаться, потому что понимал, что второго шанса, скорей всего, у меня не будет.

И только мы успели их кинуть костер – залетает во двор раздолбанная, разбитая семерка без номеров, Z на боку. Явно отжатая. Вылетел их командир, невысокий, злой, неславянской наружности, он был очень агрессивный. Он вылетел с таким видом, как будто минимум поймали командира «Азова»: что он, где он, где флаги? Они говорят: «Мы сожгли» – «Вы что, дебилы?» Потом ко мне: «Показывай свою татуировку». Ему сообщили по рации – я показал татуировку. Он понял, что сделал давно, он это понял, но ударил пару раз меня отверткой в живот несильно, не пробил, но было неприятно. Второй его помощник, салабон лет 19, передернул затвор пистолета, поставил в курке. Первая мысль была, что если выстрелит, то мне все, ничего хорошего, он опять-таки попугал.

Слава Богу, кто-то вспомнил, что на торце дома есть косметический салон уже разбитый, разграбленный. И мы пошли туда, нашли тюбик с черной краской, нашли машинку, нашли упаковку стерильных салфеток и просто вручную забили. Как смогли забили. Но они не приехали. С родителями мы не выехали по двум причинам. Потому что я не верил в «зеленые коридоры», Дебальцево и Иловайск показали, что русским верить нельзя. А вторая главная. У нас было настолько подвальное братство, и если я уеду, я как бы их брошу, и если мы выживаем вместе, то нам нужно оставаться вместе.

Ну вот, шестого числа, когда прилет был в наш дом, стоял микроавтобус одного из наших соседей, его жутко побило осколками. Плюс когда русские пришли, порезали ему колеса, они там даже ночевали. Мы были уверены, что он не на ходу. Ну, когда стало очень неприятно находиться в подвале, хозяин автомобиля попробовал ее завести. И благодаря словам магическим он ее [машину] завел. Это был знаковый момент. Мы успели ее погонять полчаса, зарядить аккумулятор на машине, потому что от него заряжали телефоны. Когда мы завели бусик…

К нам накануне прибилась совершенно чужая семья – трое детей, две девочки 6 и 8 лет, пацан год максимум, у него были проблемы со слухом, двое стариков, и мама и отец – ребята 30 лет, они ночь у нас переночевали, детям сладостей дали. И они попросили с нами на выезд. Мы в этот день решили, что мы выезжаем. Мы скрутили два колеса с соседнего буса, пошли на разбитую заправку. Из подземных цистерн смогли с помощью проволоки и пластиковой бутылки набрать 40 литров соляры, бензина, и так на свой страх и риск, попрощавшись со всеми, поехали.

И когда мы выезжали из Мариуполя, начались ДНРовские посты. Русских вообще не было нигде на постах, только ДНРовцы, видно, только это им доверяли. Проверяли все жестко. Телефон, записную книжку. Мужчин раздевали не всех, мне не везло, меня раздевали постоянно, смотрели колени на наличие наколенников, плечи на следы от автомата, бронежилета плюс татуировки. Мне местами удавалось снимать кофту, чтоб я не показывал руку, плечи, грудь и все. Руку я закрывал кофтой.

Они не военные, они даже не знали, как подходить правильно к машине, ну то есть, есть правило, как не попасть под перекрестный огонь, есть обыкновенные правила, как работать на блокпостах. Они просто бандиты, и вот эти качели забирают много сил. Первый большой мирный город – это был Мелитополь, он был оккупирован русскими, но там я увидел целый город, живой город. Мы подъехали ночью, уже был комендантский час, но город был в огнях, он был живой.

Первый большой украинский город был Запорожье, потом Днепр, а потом уже Черновцы. Ну, везде есть сирены, везде есть тревоги; серена, тревога в Запорожье, Днепре и Черновцах немножко отличается, чем в Мариуполе, у нас вообще их не было. У нас просто были постоянные звуки прилетов. Ты ночью спишь, и за ночь может быть час  тишины. Постоянно что-то стукало, взрывалось, авиацию боялись жутко все, понимали, что если прилетит бомба, когда заходит самолет, он настолько загонял всех в ужас, потому что если полет бомбы, то это будет быстро и жестко.

Всегда добро побеждает зло, а здесь по-моему адекватного человека спроси, кто есть кто: кто добро, а кто зло, это и так понятно. У нас по одной простой причине…

Это показывает и волонтерское движение, которому нет равных в мире, и дай Бог не будет, и не надо вообще, я его наблюдал в [20]14 году, в 15-ом, и сейчас что происходит, плюс количество добровольцев в ЗСУ, в тероборону тоже зашкаливает. Сейчас попробуй попасть, даже если ты хочешь, поэтому мы выиграем. Конечно, я хочу вернуться в Мариуполь. Если для меня раньше Черновцы – это был второй мой любимый город, теперь я постоянно думаю о Мариуполе. Марик – это все. Марик. Хороший был город, на самом деле хороший. Не идеальный, но классный. Маємо що маємо.