Історію подано мовою оригіналу

Перед тем, как ее дом уничтожили российские снаряды, Елена успела перевезти парализованную маму в больничный бункер. Там она вместе с двумя врачами оказывала медицинскую помощь больным и раненым мариупольцам 

Я медик, с начала войны работала в госпитале. Когда пошел поток раненых такой, что мы уже перестали справляться, в онкологии открыли как бы филиал нашего госпиталя - туда нашу часть врачей и медиков перебросили. Начали туда свозить раненых. Два прилета было в онкологию. Нас тогда быстро эвакуировали обратно в госпиталь.

Возле роддома был бункер, еще в шестидесятые построенный. Но тогда как раз ремонт был в роддоме, и рожениц перенесли дальше, в детское отделение, и на них скинули бомбу эту. 

Бункер готовили наши военные, но забросили, когда объявили эвакуацию. И перед эвакуацией я туда привезла семью свою, маму парализованную. И очень хорошо, что привезла, потому что в мой дом было три попадания - от дома не осталось вообще ничего. Они бы там не выжили.

14-16 марта россияне разбомбили госпиталь. Часть наших медиков уехала на «Азовсталь», и они до сих пор в плену. 

Тогда командир зашел и сказал: «Кто хочет - едет в бункер, кто хочет - выходит из окружения самостоятельно». Я вернулась в бункер, где семья моя была, в третью больницу. Под бомбежками, конечно, было жутко. 

Бомбили центр беспрерывно. Я попала под два прилета, когда ехала в этот бункер, была в невменяемом состоянии. Бункеры, спасибо людям, строили на совесть - туда были попадания прямые, но он выдержал, кровати даже подскакивали. Поначалу было очень плохо. Были 3-7 детей, их надо было капать, колоть. Я выпивала таблетку «гидазепама», вставала и шла делать свою работу. Нельзя было лечь, голову засунуть под подушку и лежать. Потом как-то постепенно, постепенно... Спасает работа.   

Тогда как раз разбомбили детскую хирургию нашу. Я зашла в бункер, а там 37 детей лежат раненых. Ни воды, ни еды, ни света, ни стерилизации - ничего. Мы там просидели больше месяца, там и оперировали. Там было два гражданских врача, травматологи. Мы с ними этих детей оперировали. 

Еды не было, а медикаменты нам поставляли два мальчика-волонтера. Мы руки не мыли 40 дней. В одних трусах ходили, руки не мылись, не купались, грязные были. 

У нас было много дезинфектора для рук. Воды не было. По 250 миллилитров утром и вечером. Хочешь - пей, хочешь - стирай в ней. Еда оставалась из нашего госпиталя. Когда выехали из отделения онкологии после того, как оно сгорело, оставили картошку, капусту, три банки тушенки было. На завтрак - картошка в мундирах, на обед - с капустой, на вечер - опять просто картошка, и так - каждый день. В туалет в кулечки ходили, а про мытье рук, головы, других частей тела даже не шло речи. 

Врачи надевали перчатки стерильные – это и вся стерильность для операции, потому что помыть ничем. Инструменты все в тот же дезинфектор замачивали – эта вся обработка была. Загородили клееночкой – вот и вся операционная.

Нас было 52 человека, из них 37 детей. Когда уезжали военные, оставили генератор, но для него топлива было очень мало, взять негде было. Его включали либо когда операция какая-то шла, коагулятор надо было врачам, или в раз в несколько дней включали на пару часов, чтобы зарядить фонарики, телефоны, если была возможность. 

Были такие дни, что была беспрерывная бомбежка, не было возможности включить генератор. Из бункера надо было выйти, пройти метров сто. 

Дети разного возраста были, лет от семи до 16. Там была девочка, которую в Драмтеатре засыпало. Ее откопал брат, у нее была черепно-мозговая травма. 

Девочку привезли девятнадцатилетнюю - она вышла на кухню с мамой и братиком, и в них снаряд попал. Мама и братик погибли. Ее привезли в очень тяжелом состоянии, но ее мы выходили. 

Были мама с мальчиком. Они выбежали в коридор, папа взял на руки девочку, а мама взяла мальчика, и от прямого попадания в здание папу и девочку засыпало, а мама осталась с сыночком. Истории очень страшные.

Был мальчик - его искали родители. Нашли у нас, отец и дядя его забрали. Он очень просил, чтобы его оставили, но они забрали. С ними пошел другой мальчик, мы его звали Ваня Лопатка - у него лопатка вырвана была. На 17-ом у него родственники, и он все время хотел туда пройти, но один боялся. И вот, увязался с ними. 

Через какое-то время прибежал этот Ваня, весь трясется, говорит, что только они дошли до развилки, как их увидел оккупант и прямо в них выстрелил. Все погибли, а он только успел в подъезд заскочить, чтобы выжить. 

Приходили люди гражданские. Дядя Сережа у нас был - ему руку оторвало, и ему делали ампутацию простым ножом, без анестезии, без стерильности... Много историй было в этом бункере. 

Мы там прожили больше месяца. Был у нас врач в детской хирургии, который очень хотел дружить с русским миром. Он и привел «ДНРовцев в наш бункер. Они, может, раньше и не догадывались о нашем существовании, - мы тихо сидели. А когда он их привел, и они этих детей всех собрали и вывезли, не сказали, куда. Я подозреваю, что в Россию. 

Мы слышали, как тот предатель рассказывал на российском радио, что никто не бомбил роддом, что у них там кислородные баллоны взорвали. Эту гниду потом сделали главврачом Третьей больницы, руин этих. Гордое звание у него было. 

Детей вывезли, город уже полностью оккупировали. Мы стали выбираться. Выехать можно было только на своем транспорте. Если своего транспорта не было, то был билет только в один конец. Оккупанты вывозили либо на Донецк, либо на Ростов. Самостоятельно в сторону Украины ездил только частный транспорт, и только через фильтрацию, только через Володарское. 

Доктор Ковцин, гражданский, нашел свою машину, как-то ее подшаманил, и вывез нас с парализованной мамой на Володарское. Мы жили в заброшенном доме на полу и за 450 долларов наняли машину, которая нас провезла полями в обход всех блокпостов, которые требовали эту фильтрацию. Сейчас, говорят, там ужесточили, сейчас уже так нельзя выехать.

Мы наняли машину, приехали в Бердянск, оттуда - на Запорожье. Там, когда была связь, я связалась с семьей. Сказали, куда нам прибыть всем, кто вышел из окружения. 

Я видела фотографии своего дома: там - выжженные руины. Этот дом мы построили сами с мужем, всю жизнь на него тянулись. Но первая мысль была: «Господи, а если бы они были там?» Все живы - и слава Богу. На фоне всех смертей, что мы видели, этого количества трупов, самое главное - что семья жива.