Історія подана мовою оригіналy

Виктории с родителями пришлось выехать из оккупированного родного села, так как большинство земляков не разделяли их проукраинские взгляды. В эвакуации они узнали, что их дом разрушен – возвращаться некуда 

В самом начале войны я была на шестом месяце беременности. У меня папа большой патриот Украины, а вокруг люди были больше за россию. Когда русские оккупанты начали людей вывозить, папа сказал, что собираем вещи и уезжаем.

Старший сын был у родителей бывшего мужа. Дня за три до войны мне позвонил и говорит: «Мама, я тебе сейчас секрет расскажу. Мама, наверное, будет война». А я говорю: «Зайчик, ну какая война, что ты такое говоришь? Не переживай». На следующий день я его забрала к себе. 

А 24 числа все знакомые звонят и говорят, что началась война. Позвонил друг из Мариуполя, говорит: «Нас уже обстреливают. Можно, я к вам приеду?». Я тогда думала, что у нас будет безопасно, но сразу начались взрывы, в начале марта начали ехать колонны техники. Мы думали, что едут наши, а мой папа сказал, что это русские. Они поехали дальше. 

В начале марта мы сидели в доме у родителей. Нас было много.

Света не было, было холодно, а под вечер приехала русская военная колонна в село, на центральных улицах расставили танки.

Начали наводить кипеж, людей загонять в подвалы. Некоторые ходили к ним с молочком, типа: друзья, все дела. 

Я работала в военное время в селе, и мы поехали спросить, как там у них дела. Когда мы ехали, по дороге был блокпост русских, и они начали нас проверять, а у мамы стоял телефон на зарядке. Говорю маме: «Телефон». Она убирает, и один видит и говорит: «Куда делся телефон?». Я думала - все, пропали наши телефоны! А у меня на телефоне снята колонна, когда она двигалась… Меня попросили открыть телефонную галерею, но там они ничего не увидели, да они толком и пользоваться не умели. Такое ощущение, что они первый раз видели сенсорный телефон. 

Мы приехали в Маринополь, нам начали рассказывать страсти, как к ним заехали чеченцы: они шманали дома, забирали пауэрбанки, планшеты, телефоны, деньги, золото. И когда мы приехали домой, у нас двери были открыты. Видим - рашисты сидят, чистят картошку обутые, и говорят: «А у вас что, разуваться нужно?». Мы говорим: «Идите разувайтесь, а то уже - как дома». 

Потом не было света, воды. 31 марта папа нас разбудил в 4 утра, и мы поехали на Запорожье. Ехали на недельку-две, да у меня уже и ребенок родился, находимся здесь пять месяцев.

Говорили, что с детьми и беременными выезжать проще. Там было около 30 блокпостов - нас везде досматривали. Ехали папа, мама и мой ребенок, и на одном блокпосте спросили: «У вас деньги есть?». Мы-то деньги спрятали, а у мамы было пару тысяч в кошелке - она уже начала доставать, а этот солдат и говорит: «Нет-нет, вы лучше спрячьте. Вон там дальше блокпост, там стоят нерусские - вот они могут у вас все забрать». Перед нами машины очень шманали, а так - видели, что я беременная, да еще ребенок, так нас пропускали быстро. Выехали единицы людей. 

У нас дом разбили, а у родителей жили какие-то крутые. Они там жили, как свиньи.

Было тяжело, когда в мае нам начали звонить и говорить, что наш дом разбили - мы сидели на валерьянке, а сейчас уже как-то успокоились.

Я не знаю, когда все это закончится: все зависит от тех людей, которые там, но хочется, чтобы закончилось быстро. Для этого нужно, чтобы «русский мир» понял, что его здесь никто не ждет. Но так как там 90% людей за них, то это может затянуться.