Дневник "Выжившие в блокаду": "Братик мой, не умирай, не умирай, Ванечка"

Історія подана мовою оригіналy

Мама, мы прям сейчас умрём или чуть-чуть позже?

10 марта наш город уже утопает в крови. Мы дома у друзей без связи, без информации, без газа, без света.

3 марта уехали из дома к друзьям. Наш район начали бомбить из «Градов». Когда снаряды полетели в соседние дома, стало понятно, что нужно бежать.

Знаем, что город закрыт, мы в котле. Едем к друзьям в центр города. Думаем, что там спокойнее. Приехали.

Первые три дня взрывы были слышны, но из далека. Потом начался ад.

Над нами уже вторые сутки кружит бомбардировщик. И ты будто в ожидании, упадёт бомба на наш дом или нет. Тихо. Беззвучно. Летит самолёт. Слышны только взрывы.

Позавтракали. Женя говорит, что пока тихо, нужно пойти к машине и зарядить девочкам планшеты на вечер.

Все дрожит, стены шатаются. Секунды – и я понимаю, что это все. Это оно самое. На нас сбросили авиабомбу.

В мутном сознании я вижу, что Саша и Лиза целы. Мысли: «Где Ваня, Женя, мама...» Бегу в комнату по завалам. Оцепенение. Вижу маму, она вся в крови, кричит. Вижу Ваню. Лежит. На полу. На нем стекла, пыль, камни и рама от окна... прямо на лице. Он лежит, глаза закрыты. Мысли:

«Это все. Мой малыш...» Срываю в агонии с него раму, он молчит. Кричу: «Ваня! Ванечка, сынок!» Глаза заморгали. Жив! Жив мой мальчик.

Весь в стёклах, крови, глаза засыпаны пылью и мелкими стеклами. Беру на руки, снимаю раму с мамы. У нее пробита голова. Кричим: «Берёза! Женя! Где мой Женя?!» Понимаю, что если он не прибежал к нам сразу, значит, что-то плохое случилось.

Вокруг руины, над головой продолжают летать бомбардировщики и дальше сбрасывают бомбы. Кричу: «Женя жив?! Где он?! Голова цела?! (Почему-то именно голова. Мне казалось, что если голова цела, то все остальное будет хорошо). Вижу, что Женю пытаются достать из-под нашей машины. Кладут на одеяло. Он перекошен. Не двигается. Бегу к нему, кричу, что все будет хорошо, что люблю его. Он мычит, чтоб уходила с детьми.

Спускаемся в подвал с детьми. Лиза плачет и, сквозь гул самолётов, летающих над нами, я слышу: «Ваня, Ванечка, братик, открой глазки, мой малыш, мой любимый братик. Мама, мама, почему у него закрыты глазки? Мамочка, он умер?» – «Доченька, он жив».

«Он не умрёт? Братик мой, не умирай, не умирай, Ванечка. Я тебя люблю».

Все это время я не знала, есть ли какие-то повреждения у моего Вани – он упал с высоты от взрывной волны.

В подвале я нашла тряпку, наслюнявила ее и пыталась протереть глаза и достать осколки. Положила его на куртку и пыталась проверить, шевелит ли он ножками. Все это время над головой продолжали летать самолёты и падать бомбы.

Не могу больше ждать, переживаю за Женьку. Вылезаем из подвала. Вокруг все разрушено.

Вижу полицейскую машину, несут Женю. Бегу за ним. Вся улица завалена, дома вокруг горят, дороги завалены плитами и стеклами. Улица, которая еще утром была, просто исчезла. Такое я видела в фильмах про конец света.

Я босиком. Ваня на руках. Садимся в машину. Девочки с мамой остаются ждать еще одну машину полицейских, чтоб привезти их к нам. Полицейские спрашивают ФИО и год рождения Жени. Отвечаю и делаю ошибку в месяце. Женя кричит, что не 11-й месяц, а 10-й. Облегчение. Он говорит. Значит, будет жить.

В голове мысли: «Только бы жил, пусть на инвалидной коляске, пусть, может, без ног, но пусть будет жив мой Женька».

Подъезжаем к больнице, ее бомбят. Над нами летят снаряды. Под звуки «Градов» залетаю в приемное отделение и бегу искать врача, чтоб осмотрел Ваню.

Вся Ванечкина шапка в крови. Я подумала, что там раны и их нужно шить. Бегу по коридору, там всюду смерть. Люди полуживые лежат в коридоре, кто на полу, кто на каталке. Без рук, ног, без части головы. Кто-то плачет. Кто-то кричит. Найти врача задача оказалась нелёгкая. Нашла.

Врач осматривает Ваню. Все цело. Повреждены мягкие ткани. На личике много осколков (сейчас там шрамы). Облегчение. Выбегаю в коридор, вижу каталку, на ней мой Женя. Все так же перекошен. Подхожу. Боюсь увидеть неизбежное.

Рядом врач, слышу, что Женя отвечает, что ногами может шевелить, а рукой нет. Немного успокаиваюсь. Кричу, что люблю его. Он не доволен, и сцепив зубы, говорит иди к детям.

В дверь вбегают мои девочки и мама. Женю забирают в операционную. ЭТО БЫЛ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, КОГДА Я ВИДЕЛА ЕГО...

ЧТО МЫ УМРЁМ, Я БЫЛА УВЕРЕНА

Сидим в коридоре на полу. У мамы сочится кровь из головы, она сползает по стене. Кричу, что плохо, помогите. Ее забрали. Шьют голову и руку.

Подходит мужчина. В форме. Вижу на плече МЧС. Просит пройти на второй этаж, и там в проходе коридора можно ожидать. Чтоб дети не видели этой всей мясорубки. Встаю, захожу туда, где шьют маму, говорю, что мы будем на втором этаже.

Заходим. Тёмный, очень холодный больничный коридор. У стен с обеих сторон какие-то матрасы. На них люди. Нахожу лавку, сажусь. Вокруг нас раненые. Кто-то молится, кто-то разговаривает о войне.

Пришла мама. Ее зашили. Хочу узнать, как Женя. Спускаюсь в приемное отделение. Там врач объясняет мне, как пройти в оперблок: «Через переход бегите бегом и пригибайтесь, там обстрелы».

Иду. Переход. Вспоминаю этот переход. Мы ездили сюда, в эту больницу, пару лет назад. Я, Женя и Лиза. Тут принимал один из лучших лор-врачей города. Вспоминаю все.

Окон нет. Я в носках бегу по стеклам. Забегаю. Там хаос. Меня не пустили. «Девушка, уходите вон, здесь люди раненые, уходите, не мешайте». Дверь закрывается. Выхожу. Бегу по переходу. Бомбят. Но мне нестрашно. Уже было нестрашно.

Вечером мама узнала, что Жене сделали операцию и он в ПИТе [палате интенсивной терапии]. Мы ждали утро, чтобы увидеть его. Но тревога меня ела изнутри.

Всю ночь больницу бомбили с самолётов. Оперблок разгромили полностью. Мы сидели на холодном полу. В куртках, шапках, но было так холодно, что, казалось, мёрзнут кости внутри.

Сидели у стенки, прислонившись друг к другу. Я чётко помню, как говорила девочкам надеть шапки и капюшоны, тогда мне почему-то казалось, что так надо.

Детям было страшно. Били прямо по нам. Стены дрожат. И еще удар – сыпятся стекла в коридоре, еще удар – и в кабинетах за нашими спинами вылетают окна вместе со стенами и арматурой. Кто-то из девочек спросил меня тогда:

«Мама, мы сейчас умрём?» – «Не знаю, милая, не знаю». Мне было не страшно.

Я тогда просила Бога, чтоб забрал нас всех и сразу. Чтоб одним махом. Чтоб никто не мучился. Чтоб не засыпало плитами. Чтоб не умирать в муках. ЧТО МЫ УМРЁМ, Я БЫЛА УВЕРЕНА, НЕ УВЕРЕНА БЫЛА ТОЛЬКО КАК. Боялась, что я останусь, а дети нет.

11 марта, утро.

Мы живы. Почему-то боюсь идти узнавать за Женю. Идет мама. 40 минут длинною в жизнь. Сидим на полу. Холодно. Запах крови и старой побелки пронизывает все вокруг.

Кормлю Ваню грудью. В конце коридора вижу маму. Подходит. Как Женя? Сейчас я все расскажу, все нормально. Отдай Ваню Наташе (девушка, которая жила с нами в больнице).

Ноги ватные. Думаю, что мама сейчас скажет, что Женя жив, но не сможет ходить. Прокручиваю в голове, как я успокаиваю маму и говорю, что главное, что жив. Отдаю Ваню. Идем в коридор.

– Олечка, Оля... Нашего Жени больше нет. Он умер, Оля.

– Он умер еще вчера. Я не хотел Вам говорить, вы были в таком состоянии… – слова врача.

11, 12, 13 марта – это провал в моей памяти. Этих дней я физически не помню. Мама говорит, я была в бреду. Я говорила, что сейчас придёт Женя, будет купать детей. Я не помню ничего.

В больнице были военные. Они давали нам еду. Мне. Я же кормила Ваню. А сама ничего не ела. Не могла. Не хотела. Да и есть было особо нечего.

Девочкам надавали печенья и конфет. Они ели их.

Больницу бомбили еще много дней и ночей с самолётов. Все окна были выбиты. На улице мороз. В больнице пять градусов, ото всюду дует ветер. Я кладу рядом с собой Ваню и чувствую, как над ним гуляет ветер.

Люди ходят по тёмному маленькому проходу между нами, прям шорхая обувью возле наших лиц. Кто-то на костылях, кто-то на ходунках. Иногда мимо провозят на каталках окровавленные тела.

В один из дней нахождения в больнице туда забежала девушка с ребенком на руках, у мальчика что-то с ножками. Девушка плачет навзрыд (в этом мы были похожи). Я еще подумала: «Странно, малыш жив, а она так плачет". Уже потом я узнала, что их семья так же попала под авиаудар, одного ребенка спасли, а еще двух достали мёртвыми из-под завалов. Мне было больно за себя, за Женю, за нее, за детей у которых отобрали жизнь.

Мне было больно, что я не была рядом, когда он уходил. Я не смогла держать его за руку, как он держал меня по жизни. Больно, что он там один лежал и умирал под звуки бомб и «Градов».

Я не видела Женю мёртвым. Он жив. Для меня он жив. 16 марта где-то.

Я иду, чтоб найти хоть кого-то из врачей, медсестер. Больница разрушена, врачей почти нет.

На первом этаже нахожу врача. «Что вы хотите?» – «Я хочу увидеть своего мужа» – «Где ваш муж?» – «Он погиб» – «Вам нужно в морг, но идти в него небезопасно, это через улицу, там бомбят». – «Расскажите мне, куда идти, я пойду». Смотрит на меня: «Я вас проведу, но с вами не смогу идти. Вы зайдете и будете искать. Они там все лежат».

Выходим на улицу по стеклам, спускаемся по ступенькам и слышу, как надо мной летит снаряд. Один, второй, третий взрыв.

Врач берет меня за руку и просит извинить его: "Извините, но дальше я не пойду". Я прошла еще пару шагов и после очередного взрыва повернула обратно.

Нет, мне не было страшно умереть от снаряда. Мне было страшно увидеть моего Женю там, среди уже неживых людей. Мы не смогли проститься с Ним...

Все это очень страшно. И пусть никто и никогда не почувствует этой адской мучительной боли, которая разрывает твое сердце изнутри каждую минуту. Это ад на земле. И я теперь в нем живу. У нас забрали самое дорогое, что есть. Ничего не важно. Ни разрушенные дома, ни сгоревшие машины, ни деньги, ни потерянные бизнесы...

Забрали любовь, веру и надежду.

Хочется крикнуть тем, кто сотворил этот ад: «Горите в аду! Я ненавижу вас!»

ПОБЕГ ИЗ АДА

Сидя в этой холодной разбитой больнице, в которой отовсюду чувствовался запах смерти, мы и подумать не могли, что мы выберемся. Через четыре дня после того, как мы туда попали в больницу, зашли русские...

Людей обещали вывезти, но для нас такого варианта не было.

Сил сидеть в этом аду тоже уже не было, дети начали болеть. У девочек адский кашель. У Вани поднималась температура под 40.

Не было лекарств, не было жаропонижающего. Я боялась, что он просто сгорит. Мама нашла где-то димедрол и анальгин. Эти ампулы мы хранили для ночи. Ваня рвал. Врачей не было. Я бегала и искала хоть кого-то, кто может помочь.

Была девушка, медсестра, она отозвалась и пришла под бомбежками, чтоб послушать Ваню. Стало понятно, что нужен антибиотик. Мама (свекровь, но для меня она мама) нашла какой-то пузырёк с антибиотиком, начали давать его. Улучшений не было.

Температура истязала моего мальчика до потери сознания. Он стал очень худой. В вечном холоде, где отовсюду дует холодный ветер, ему становилось хуже и хуже.

Начался отит. Носить его на руках было сложно, так как ходить по коридору было опасно, но мы все равно носили его по очереди с мамой.

17 марта я попросила телефон у девушки, которая так же сидела с нами в этом аду. Чтобы словить связь, нужно было подняться на восьмой этаж этой больницы. На память я знала только два номера – Женин и моей мамы.

Мама была в Германии, и надежда ей дозвониться была минимальная. Не дозвонилась. Но написала смс. В нем сообщила, что с нами и где мы.

18 марта на телефон пришла смс для нас: «Ищем Ольгу Березку, у нее трое детей и т.д.» Когда мы увидели это смс, мы с мамой просто рыдали навзрыд. Это было смс от сестры моего Жени. Она все это время тоже искала нас, как и многие из моих родственников и знакомых.

Появилась надежда. Надежда на то, что мы можем выбраться. Тогда я уже чётко понимала, что нужно вывозить моих детей.

Я понимала, что организм Вани уже на пределе, что болезнь просто выматывает из него жизнь.

Мы знали, что нужно выбираться, но документов у нас с собой не было. Они остались там, куда прилетела бомба.

В том смс мы также узнали, что наши документы спасли, и они находятся по такому адресу. Это было рядом с больницей. Мама хотела идти за ними сразу как узнала. Но на улице были обстрелы. Был прилет на крыльцо больницы как раз в то место, где обычно люди ходили брать еду, поэтому я не отпускала маму.

21 марта у мамы был день рождения. В этот день мы решили, что она пойдет за документами. С ней пошли ребята, с которыми мы были в больнице, чтоб показать ей, где это находится.

Я очень переживала, потому что обстрелы продолжались. Да, уже не авиация, но «Грады» летели. Мама вернулась. Я выдохнула. С документами. Заходит и говорит:

«Оля, нас забирают, нас вывозят. Поедем?» – «Мама, кто, куда?» – «Волонтеры. Мы шли, а они стояли в бусике и говорят: «Мы хотим вывезти людей – детей и женщин».

Понимали – или сейчас, или, возможно, никогда. Было страшно, потому что обстрелы не прекращались и многие, кто выезжал, попадали под них. «Терять нечего нам уже, нам нужно вывозить детей, Оля».

За пять минут мы собрались, попрощались с теми, кто за эти 11 дней стал нам семьей, и побежали вниз.

Нас вывезли в Бердянск. Там нас встретил наш друг и крестный Вани.

Дальше путь был сложным и страшным.

Из Бердянска в Запорожье одни блокпосты. На каждом досмотр, на каждом проверки. Ехали мы не автобусом Красного Креста, а колонной из четырех машин на свой страх и риск.

По дороге мы видели сгоревшие автомобили – те, кто тоже хотели выехать из этого ада, но не смогли. Мы ехали мимо развалин, ехали по минам и развороченным снарядами дорогам.

Открывается дверь. Я сижу, кормлю Ваню. Рядом со мной измученные дорогой Саша, Лиза и мама.

– Вы не рады, что мы пришли воевать к вам, да? (говорит с кавказским акцентом)

– Мы просто хотим детей отвезти туда, где не стреляют, – отвечаю я, боясь выдать взглядом, что ненавижу их всем сердцем.

– Вы на Украину едете, да?

– Да, в Днепр.

– Ну, я вам так скажу: вы из одной жопы в другую едете. Там будет так же. Вове своему передайте...

В Днепре нас приняли очень хорошие люди (они заслуживают отдельной истории).

Мы остановились в Днепре, чтоб немного подлечить детей. Они один за одним рвали без остановки. Кишечная инфекция, воспаление легких у Вани, обструктивный бронхит у Лизы.

Спасибо маме, что все это время была рядом и разделяла со мной все эти тяготы. А порой только благодаря ей мы и выживали, особенно находясь в больнице.

Днепр-Ковель-Польша. Очень тяжелый путь с тремя больными и напуганными детьми. Но выбора не было.

В Польше нас ждала наша Вика-сестра моего Жени. Только там нам удалось немного выдохнуть.

И ТЕБЯ ТОЖЕ НЕТ

Очередное утро.

Просыпаешься. Обманываешь сам себя. Вот сейчас открою глаза и увижу мою комнату, мое окно, моего Тебя...

Открываешь глаза. Чужая комната, чужая кровать. Тебя нет. Окно. Отодвигаешь шторы. Окно не мое. И за окном все чужое. Все очень красивое, как заставка на Windows, но не твоё. Не твоё небо, не твоя трава, не твоё солнце. И на фоне всего этого чужого и ты чужая.

Ты, вообще, кто? Где ты? Где твой дом? Где то, что ты строила годами? Где твой мир? Где улица, на которой ты жил? Где город, в котором ты была счастлива? Ничего нет. У тебя больше ничего нет. И тебя тоже нет.

И ты стоишь в этой всей не своей жизни без своих вещей, без своей кровати, без своего солнца и травы за окном, без самого главного – без половины себя, которую отобрали там. Стоишь и глотаешь слёзы от понимания того, что это теперь и есть твоя жизнь. Чужая, холодная, неуютная и серая. И надо жить. Надо. Жить. Это как умереть. Только жить. И каждый день сначала...

История из открытых источников.