Мы жили в Мариуполе, я с дедушкой со своим. Наш сын Коля у нас жил с [гражданской женой] Мариной. Она родила Анютку. Потом они разошлись, и Марина с Аней ушли жить в поселок Мирный. Но там ни дров, ни воды у них не было. Сын ушёл к другой женщине жить, и мы забрали к себе Марину с Аней. Марина так обрадовалась: «Тётя Валя, мы чуть там туберкулёз не получили. Зима, холод». 

Марина устроилась на работу, устроила Анютку в садик. Все хорошо было. 24 января 2015 года Марина поменялась сменами и осталась дома. Я пошла на работу – подрабатывала в ЖЭКе. Дома остались наш дедушка и Марина с Аней. Дедушка наш вышел воды купить. И тут начали стрелять. Что там творилось! На работе я забежала, где мусор. Спряталась, хорошо, что за стенку стала. Осколки летели, все било.

Бегу домой из ЖЭКа. Машины горят на стоянке, все побито, рушится, магазины разбиты. Прибежала домой. Дедушка уже пришёл. Марина лежит на полу на кухне. Она разговаривала по телефону возле окна, когда все произошло… Вызывали скорую, скорая её не берет.

Дедушка её на кровать положил, начал искусственное дыхание делать. А я стала кричать, плакать. Я не могла это вынести.

Соседи забрали Аню. Она вся в крови сидела возле холодильника… У неё была большая мышка, игрушка, она ее держала…     

Мы попросили соседа, он повез на машине Марину в больницу. Нас скорая забрала с Аней, у неё был осколок. Его тогда не вынимали. Сказали: «Нет детской нейрохирургии». Зашили рану над бровью. Еще на ножке была рана и на подбородочке. А осколок мы потом ездили вынимать в Кировоград.

Марину не спасли. Все осколки в лёгкие попали – сразу её убило. Такое горе! Молодая, 20 лет. Она в 17 лет родила Анютку и три года с ней сидела. Училась на крановщицу. Только день рождения был 25 декабря. А через месяц... 

После этой трагедии я не могла в хату зайти. Я не заходила до сорока дней… Мы уехали. Поехали в Кировоград осколок вынимать. Через сорок дней девочки из ЖЭКа пришли, помогли мне тут стекла позаметать. Даже до сих пор иногда в одеяле встречаются осколки. 

И до сих пор стреляют. Страшно. Думаешь, не дай Бог, вот так. Не знаешь, что ожидает. Аня все время пряталась в кладовую и плакала. Говорила: «Бабушка, я сюда буду прятаться». Стелила одеяло и ложилась.

Я водила её два года к психологу. Как услышит только – стреляют, прячется и маму зовет… Она и сейчас маму вспоминает. Говорит вдруг: «Бабушка, хочу к маме, хочу к маме». Я точно не знаю, как объяснять. Я говорю, что мама на небе, она все видит. Если ты будешь плакать, то ей будет хуже. Уже вроде подросла, и все равно так. Четыре года прошло.

Аня ещё писать тогда не умела, но она рисовала, когда ходила к психологу. Все время чёрным-чёрным, два года рисовала чёрным. 

Когда стреляют, мне хочется зайти куда-то спрятаться, в помещение куда-нибудь. Как-то мы ехали, и тут гроза началась и ещё, кажется, стреляли. А сейчас же подъезды все закрыты. Мы не могли дойти до дома и никуда зайти. Стояли, плакали, кричали. Я думаю, не дай Бог, сейчас… Аню закрываю. Потом мужчина подошёл и нас забрал к себе в подъезд. Мы так испугались, за Аню начала переживать, не знала, что делать. 

Ездим на реабилитации. Помогает Фонд Рината Ахметова. Спасибо большое! Продуктами помогал и на похороны. Мы поставили Маринке памятник. Ходим на кладбище с Аней. Я говорю: «Видишь, мама на тебя смотрит, она все видит». 

Спасибо, что нам дают реабилитацию. Мы дважды в Запорожье были, один раз в Одессе, и в этом году в Киеве. Спасибо большое Ринату Ахметову, он только и помогал. 

Мечтаю пожить, чтобы Аня выросла, чтобы её выучить. Сначала говорила – зубным врачом буду. Потом пошла на танцы, учительница в школе бесплатно её приняла. И говорит: «Бабушка, теперь хочу быть балериной».  Сейчас больше всего мы об Ане думаем. Чтобы она выросла, школу закончила, чтобы Бог дал пожить, чтобы не сирота была… И чтобы не было войны никогда больше.