«Мы сидели в бомбоубежище "Азовстали" целый месяц»

«Мы думали, что это всё быстро закончится, но быстро это не закончилось», – говорит о начале боевых действий в родном городе мариупольчанка Инна Слитко.

До войны она с мужем работали на Азовстали и война застала их на работе. Квартира женщины находилась в микрорайоне Восточный. Они несколько дней пережидали обстрелы дома, а потом военные попросили их переехать, так как будут тяжелые бои.

Инна забрала троих детей, домашних животных и поехала к дедушке в центр города. А потом они переместились в бомбоубежище в свой цех на "Азовстали". Там они застряли на целый месяц, и без помощи азовцев выжить было бы очень тяжело.

26 марта они пешком вышли с завода и за 6 часов, перебежками под обстрелам, выбрались из города. С помощью хороших людей они за несколько дней добрались до Бердянска, а оттуда уже эвакуировались в Запорожье.

Мы с мужем работали на «Азовстали». В первый день войны были на работе, был у нас сокращенный день – нас быстро отпустили. Приехали домой, думали, что там все очень быстро будет заканчиваться, буквально два-три дня, и все закончится. Ну, не закончилось. Мы несколько дней сидели дома на Восточном, на 8-ом этаже (у нас 9 этажка), потом приехали военные – украинцы, «азовцы», сказали, что лучше уходить, потому что будет бой, опасно оставаться.

Детей взяли троих с собой, кошку, собаку. Пошли сразу к дедушке нашему, на площадь, три дня у него побыли, ну а потом пошли. Там очень сильно начали обстреливать площадь – это третий участок в Орджоникидзевском районе.

И мы пошли на «Азовсталь», в наш цех, где мы работали с мужем. Там уже был начальник цеха, в бомбоубежище, нас там приняли с детьми. Потом мы побыли там и застряли на целый месяц, не смогли мы оттуда выйти. С «зеленым коридором» у нас тоже не получилось.

Мы сидели в бомбоубежище целый месяц, очень помогали нам «азовцы», они приходили. Очень мы голодали – они приносили нам и вермишель, и каши, и детям молоко, и конфеты приносили, в общем, они нам очень помогали едой и рассказывали нам информацию, что творится в мире, потому что мы вообще не знали ничего, мы сидели без связи.

Потом уже, конечно, 26 марта мы уже поняли, что сидеть дальше нельзя в бомбоубежище – очень сильно начали обстреливать лесобалку, от цеха почти ничего не осталось, и уже пошли трещины в здании. Именно в бомбоубежище у нас работал дизель, туда было прямое попадание и уже комнаты не было, а рядом была комната, где мы ночевали, и по стене тоже уже пошла трещина.

И мы поняли, что опасно здесь оставаться, надо уходить.  И плюс мы очень сильно мерзли, плохо питались, у нас три чашки кипятка в день. Мы уже поняли просто: не хватит сил нам идти пешком, если мы еще посидим в бомбоубежище, потому что числа с 10 марта – 12 марта уже к нам «азовцы» не приходили. Уже были такие сильные обстрелы, что уже нельзя было ходить, и мы не могли выйти ни в туалет, ни воздухом подышать, уже нечего.

Ну, и потом, 26 марта с утра, в 6 часов встали, взяли что у нас было с собой, кошку, собаку, и пошли через завод на центральные проходные выходить. Единственно, что нас немножко поддержали военные украинские, потому что работал снайпер и нельзя было пройти через мост. Мы минут 40 постояли, и скорее всего, этого снайпера сняли, что б мы могли пройти.

Слава Богу, мы вышли. Шли через город, там шли бои, встречали тоже наших военных. Спрашивали у них, по какой улице можно пройти, чтоб не попасть под сильные обстрелы. Советовали нам перекрестки не переходить, потому что там могли быть растяжки, и обстрелы очень сильные. Ну, как бы, прошли через город, шесть часов мы шли пешком. Когда были сильные обстрелы, хотели куда-то спрятаться, в один подъезд там не сильно можно было спрятаться.

А потом, когда мы вышли, нам помогли люди абсолютно чужие. Мы две ночи переночевали в Ялте, потом нашли машину и приехали в Бердянск. Тоже нам помогли люди, мы совсем недорого заплатили за машину, потом из Бердянска нам помогли тоже.

Получается, женщина была активистка, село Дмитровка, очень хорошая женщина. Она собрала очень много людей с дороги, и мы жили у нее в школе, она нас кормила, там была горячая вода, мы могли помыться, в тепле, в чистоте. Она большое количество людей приняла и помогла, чтоб они не мерзли там на обочине.

Ну, а потом переехали в Запорожье, тоже живем бесплатно, больше месяца прожили в общежитии, Метинвеста. Сейчас мы уже снимаем квартиру, хотим заключить договор, и сегодня уже переезжаем в квартиру трехкомнатную, вот. Ну, и стали на очередь в Метинвесте в кадровый резерв, чтоб устроиться на «Запорожсталь». Конечно, сейчас вакансий нет, но мы ждем, чтоб какая-то вакансия была на работу, потому что хватит сидеть дома, потому что мы с февраля сидим дома, нужно выходить на работу, тем более как все заново начинать.

У меня там маму ранило, она жила в своем доме, их очень сильно бомбили с первых дней войны, и может, она не смогла с первых дней оценить всю опасность ситуации. Обстрел закончился, и она вышла во двор, а тут нечаянно негаданно и обстрел, и, как бы, от обстрела ей разорвало ногу. Соседи помогли, отвезли ее в больницу, сделали операцию. Ранило ее 28-го или 29-го числа, ее ранило.

В больнице, конечно, у нас ей операцию сразу сделали, все. Но в первый день мы не смогли ее проведать, потому что были сильные обстрелы. На следующий день мы смогли дойти, хоть мы и были у дедушки, на площади, а там близко, три квартала – и больница.

Мы были тогда у дедушки, пошли узнать за «зеленый коридор», а дедушке 92 года, он остался в квартире, никуда не стал уходить. И он тоже не пережил войну, дом его сильно разбомбили. Он потом спустился в бомбоубежище (там по Владимирской дома стояли еще сталинки старые), и там, конечно, бомбоубежища были крепкие, хорошие.

Но у людей не было еды, никто не рассчитывал, что так долго придется сидеть в бомбоубежищах, и конечно, у них там тоже было мало еды, уже очень плохо они питались.  Мы даже не знаем, какого числа он умер. Мы просто поговорили с соседями, и они говорят, что он умер, и кто-то его закопал возле подъезда.

Мне кажется, что война, как бы, начиналась только из-за одного человека – Путина, и может закончиться скорей всего, когда он умрет. Я, конечно, понимаю, что так, может, нельзя говорить, ну беря во внимание сколько у нас горя и беды, люди очень сильно… как бы, остались в Мариуполе, и они свято верят, что в «ДНР» будет лучше.

Вот мы разговариваем с какими-то людьми, что там остались, со знакомыми. Они верят, что им выдадут квартиры, что им будут выплачивать деньги, что там будут строить 18-этажные дома. Мы слушаем – и что у людей в голове, я не знаю. У нас все забрали: дома, работу, родственников, а потом дают бутылку воды, консервы – и люди счастливы. Я этого не понимаю, может быть, конечно, у них от пережитого горя уже они, как бы, хотят верить во все. Ну, как бы, с таким будущим сейчас, конечно, немножко страшновато думать, потому что, конечно, хочется…

Мое будущее – устроиться на Метинвест, и не так страшно, все-таки, там социальная защита. И мы подали заявку на восстановление нашего жилья. Вот мы по єПідтримка подали заявку. Вот как начнет работать эта вся программа, может, у нас получится жилье какое-то купить, потому что нам по 48 лет, кредит на квартиру просто так не дадут в таком возрасте.

Поэтому у нас надежда на государство, что у нас получится с єПідтримка, и Метинвестом, что все-таки откроют вакансии на «Запорожстали», и мы сможем утроиться на работу. Ну, как бы, сейчас планы есть, но самое главное – чтоб они осуществились.