«Мы сели попить чаю – и вдруг прямо под окном разорвался снаряд»

Павел Васильевич и его члены семьи несколько раз чудом избежали гибели

Мне 57 лет. У меня есть жена, сын и дочь. Мы жили в Мариуполе. Я работал в третьем профтехучилище, а жена была частным предпринимателем – торговала на рынке.

Когда началась война, мы надеялись, что город защищен, поэтому сразу не уехали. Но начались обстрелы. Снаряды прилетали прямо во двор – появились первые трупы. Когда оккупанты приблизились к центру, обстрелы участились и усилились. Мы прятались дома, потому что подвал был захламлен. Туда спустились бабушки и дедушки, а остальным не хватило места. Куда-то бежать было опасно, поэтому мы сидели в коридоре, пока не прилетел снаряд. На наш первый этаж обвалилось три верхних. Хорошо, что потолок выдержал. Но он мог рухнуть в любой момент.

Мы с сыном чуть не погибли, когда пошли за дровами. Собирали ветки – и в это время буквально в пятнадцати метрах от нас разорвался снаряд. Нам повезло, что все осколки пролетели мимо. Это был жуткий момент. 

Мы выбрали момент тишины и ушли из дома. Увидели лабораторию для приема анализов. Она тоже была разбита, но нам показалось, что с торца дома было безопасно. Мы просидели там полтора-два месяца. Готовили кушать прямо в помещении, потому что на улице было опасно: наши соседи погибли всей семьей, когда варили суп на костре у подъезда. 

Через некоторое время оккупанты подошли прямо под тот дом, в котором мы прятались. Пока я ходил искать воду, жене угрожали автоматом. Они заставляли ее выносить трупы из-под гаражей, но она отказывалась, говорила, что нет сил. Российские военные пригрозили ее расстрелять, а она сказала: «Стреляйте, но носить не буду». Они не выстрелили, но стали часто к нам наведываться. Посмотрели, есть ли у меня татуировки, проверили документы. Прицепиться было не к чему.

Выбранное нами место оказалось хорошим укрытием от обстрелов – и оккупанты стали у нас прятаться. Еще и склад устроили: сносили все награбленное. Они выбивали еще один девятиэтажный дом. Подогнали танк и начали стрелять – мы чуть не оглохли. Я сказал детям спрятаться в туалете, закрыть уши и открыть рот. Сам в это время выглядывал из проема, и в этот момент прозвучал выстрел – меня будто кувалдой по груди ударило. Позже к этой же лаборатории прилетел снаряд. Это случилось неожиданно. Вроде была тишина, мы сели попить чаю – и вдруг прямо под окном разорвался снаряд.

Моя шестнадцатилетняя дочь получила осколочное ранение в ногу, чуть ниже бедра.  Рана была большая, глубокая – началось кровотечение.

Когда пришли оккупанты, мы рассказали им о ранении. У них был дедушка-врач. Он лечил их раненых в подвале стоматологии. Мы отнесли туда дочь. Он распорол мое шитье, но так и не смог достать осколок. Рану не зашил, чтобы выходил гной. Каждый день делал перевязки. Этот дедушка все время говорил, что ему нужно убегать оттуда. И в один день его не стало. Но дочь запомнила название мази, мы нашли ее и сами делали перевязки. 

Мы все время думали, как выбраться из Мариуполя. «Зеленых коридоров» не было, связи тоже. Включили радио, но услышали только российскую дезинформацию. Нам пришлось купить российскую сим-карту. Таким образом мы созвонились с женщиной из Ялты – и за нами приехали. В Ялте мы пробыли двое суток, пока искали возможность выбраться в Бердянск. Это был конец мая. Мы нашли перевозчика. Он забрал нас и еще двух людей в Мелитополе и отвез в Васильевку. Там оккупанты сказали, что не пропустят нас. Главным у них был чеченец. Я объяснил ему, что моя дочь ранена и нуждается в операции. Он сказал, что знает, что такое война: когда был ребенком, сидел с мамой в подвале. Пообещал утром пропустить и сдержал свое слово. Нас проверили, убедились, что у дочери серьезное ранение и отпустили. 

Мы доехали до Запорожья, а оттуда направились к сестре в Кропивницкий. Сейчас снимаем маленькую комнатушку. Дочь прооперировали: достали один большой осколок, а два маленьких не смогли. Когда дочке стало лучше, она уехала к подруге в Запорожье, потому что здесь ей скучно. Ее подруга тоже многое пережила в Мариуполе, на заводе Ильича. 

Мы надеемся на освобождение Мариуполя. Только этим и живем – даже боимся думать о чем-то другом.