"В Драмтеатре из-под завалов торчали полуживые люди. Мы чудом уцелели"

«Бог был рядом», — говорит Лиза, когда рассказывает историю своего бегства из Мариуполя. Они чудом выжили в разбомбленном Драмтеатре, чудом добрые люди помогли уехать из города, чудом нашли дефицитный бензин, чтобы добраться до места эвакуации. Вернется ли в Мариуполь, Лиза не знает, но точно знает, что «Украина — это наше все». 

На самом деле, это было не так страшно, как, может быть, в других городах, потому что мы уже это переживали в 14-м году, и мы не очень испугались. Я 24 февраля пошла на работу и работала даже до 1 марта, то есть мы совершили большую ошибку, потому что мы на это не очень обратили внимание. Мы думали, что все будет как в 14-м году, все закончится на Восточном.

Я жила на Западном, это противоположная вообще сторона Мариуполя от Восточного. Ну, это понятно, и потому для нас это не было чем-то слишком ужасным, но когда нас отключили от жизни вообще — выключили газ, выключили свет — тогда мы уже поняли, что мы в ловушке.

С 24 февраля по 5 марта жили в квартире, потом за мной пришел мой парень из центра города, потому что связи нет. Ему пришлось пешком идти за мной, потому что он жил в общежитии, и в общежитие приехала полиция, и сказали, что возможен, типа, «зеленый коридор». И с тех пор мы переехали в Драмтеатр. И когда мы бежали — я, мама, парень, мы еще кота с собой взяли.

Мы, когда бежали в Драмтеатр, нам просто, можно сказать, в спину бросали снаряды, потому что мы только выходим из двора — и туда прилетает снаряд. После этого мы поняли, что будем двигаться по обочине дороги. Так гораздо дольше, но так безопаснее, потому что прилеты были в основном только во дворы на тот момент.

Каждый раз, выходя на улицу, ты понимаешь, что принимаешь смерть в любую секунду, тебя может не стать, но все равно, я же говорю, ты идешь на это, и в таком состоянии просто нет…

Ну, мне кажется, это больше психологическое явление, что, может, блокирует то, что тебя убивает, эти эмоции, то есть нет сейчас времени, нет возможности плакать, выпускать из себя пар, ты постоянно на адреналине, постоянно должен бороться за жизнь. Я просто не знаю, как это описать.

Единственный момент, когда я плакала в Мариуполе, это когда люди уехали. 15 марта мне стало так одиноко, я не знаю почему, когда было забито все битком, мне было как-то легче, я чувствовала какую-то, ну будто держались на каком-то уровне. А потом меня прорвало, я очень сильно отчаялась, потому что мне казалось, что я никогда не выберусь оттуда, что я здесь и умру.

Очень повезло, что мы в то время находились в подвале, потому что люди, которые были снаружи, все получили ранения, и кого-то завалило, и даже Драмтеатр… По всему периметру здания есть подвал, но нам повезло, что мы были поближе к передней части, ко входу.

Вот вход в Драмтеатр, и мы были прямо под входом, а бомбу сбросили четко на центр, и поэтому людей, находившихся в подвале, в центральной части подвала, их всех завалило, они остались там.

Когда я сидела в подвале, мы почувствовали этот… эту волну от бомбы, но потолок был на месте, стены были на месте. Мы не могли представить, что там случилось, и там, когда окровавленный мужчина (у него было окровавленное лицо, я так понимаю, в него что-то попало), он спустился и кричал, что «драма» нет, драмтеатра нет.

Мы подумали, что он очень на эмоциях все это заявил, но, когда мы вышли, мы увидели, что «драма» действительно нет, только передняя стенка, задняя стенка и огромная воронка. И еще звуки другого самолета, который над нами летает, постоянные выстрелы из танков, которые раздаются там со всех сторон, я это просто не могу передать.

Я слышу, как кричат люди, я тоже стояла кричала, то есть у меня были слезы.

Моя мама пыталась помочь, они там с каким-то парнем пытались вытащить одну женщину, но они не в силах были просто поднять тот кусок здания. Я не знаю, его нужно с краном, наверное, как-то поднимать, потому что невозможно просто собственноручно. Я стою, смотрю на это и понимаю, что сейчас бомба снова упадет — и все, и все, и все.

У меня в голове это крутится, я не могу ни дышать, ничего, меня просто бросили на землю, но я помню, что после того мы бежали, мы не знали, куда нам нужно бежать, но мы просто побежали. И не знаю, что нас остановило, что заставило нас это сделать. Мы планировали наверняка побежать просто в другое убежище, но мы остановились на дороге, начали останавливать машины руками, и люди нас вывезли из города.

Нас высадили на развилке между Мелекино и Бердянском. Когда мы пришли в Мелекино, у нас появилась связь, то есть все родные получили смс.

Мы просто стояли на обочине дороги и думали, что нам делать, потому что нам некуда идти просто. Стучать людям в дверь — у нас был такой план, если мы не сможем ничего сделать, но нам, я не знаю, Бог с нами был все это время, потому что просто остановились люди, спросили, чего мы здесь стоим. Наш вид, он говорил сам за себя, что что-то не то, потому что мы полураздеты, с кучей каких-то лохмотьев, что мы с собой схватили, какие-то сумки, ну вы понимаете, как это все выглядело. Грязные, потому что без воды, без ничего. Мы с ними поговорили, они услышали нашу ситуацию, взяли к себе, накормили, очень им большое спасибо, мы не забудем их добрых поступков.

Мы были в отчаянии, потому что никто не брался нас вывозить, я позвонила своему режиссеру (я занималась там в театральной группе, в Мариуполе), а она была в Бердянске в то время, и я позвонила ей. Говорю, что я просто в отчаянии, что никто ничего не может сделать, мне срочно нужна помощь. Она сказала: если ты найдешь 15 литров бензина, то приедут за тобой, ну за нами, за моей семьей.

Я понимаю, что это просто невозможное дело — взять бензин, потому что, когда мы пошли на заправку, единственная заправка, которая имела вообще бензин, там была где-то километровая очередь из машин, а мы без транспорта, просто я, моя подруга и мой парень. Я не знаю, как какие-нибудь несчастные дети, в мешок положили эту канистру и пошли полями на эту заправку, стояли и думали, как нам типа обхитрить.

Мы ведь не будем стоять в очереди за автомобилями, там люди ночуют в той очереди. Нам что, лечь на дорогу и спать? Ну, мой парень пошел такой, упал на дурачка, говорит: «Слушайте, а для людей без машин здесь есть какая-то очередь?» Ну мы понимаем, что это такой дохлый план вообще, но на самом деле, ну знаете, это сработало. Люди сказали: «Вообще-то нет, но ты можешь попытаться попроситься к какому-нибудь водителю». Ну, мы подошли, как те котики со «Шрека», сделали глазки такие: пожалуйста, нам надо как-то… И да, очень вежливый мужчина, он взял нас под свое крыло, сказал:

Потому что там уже были драки за очередь. Ну, мы так немного передвинулись, подсели к нему, короче, все у нас получилось. Мы купили бензин, и я звоню своему режиссеру примерно через час и говорю: «У меня есть бензин». У нее просто не было слов, потому что люди по несколько дней стоят в очереди. Мы просто через час звоним по телефону и говорим: у нас есть бензин, все нормально. Таким образом, за нами приехал мужчина, там была у них своя схема, короче, за бензин нас увезли.

Приехали мы в Бердянск, там мы увидели наконец-то хлеб, увидели какую-то цивилизацию, работающие магазины, немного почувствовали себя людьми. Нужно было записываться на эвакуационные автобусы, которые везут в Запорожье, но люди ждали неделями свою очередь, потому что, во-первых, автобусы часто не пускали, думаю, вы слышали об этом, а во-вторых, очень трудно добраться, потому что многие бердянцы выезжали также.

Нам позвонила знакомая, которая все это узнала, там откуда-то, я не знаю вообще, кто о чем там узнает каким образом, и говорит:

Ну, конечно, мы подорвались, побежали, выехали на такси за город, там тоже была огромная толпа, ну почти до драк доходило за эти автобусы. Люди просто как в банке были, там не только не было сидячих мест, там не было мест, чтобы просто дышать в тех автобусах. Но мы попали, конечно, нам досталось место на полу. Мы уехали, и на полпути нас остановили.

Во-первых, мы проезжали около 15 блокпостов русских, то есть не было даже часа, чтобы мы просто спокойно ехали, а нас было, я не помню, где-то 53 или 57 автобусов, ну больше 50, и пока каждый автобус проверят, каждого мужчину, ну мы стояли по полтора часа на блокпостах, куда мы добирались. Ну, 200 километров мы ехали почти двое суток.

Всего-навсего 200 километров, российские солдаты раздавали нам свои военные сухпайки, ну как нам… они просто стали, ну да, нам раздавали сухпайки, и это все снимала камера, и, конечно, мамы, у которых дети не ели ничего уже почти сутки, они пошли это брать. Ну я понимаю это, это тупик, но ведь понятно, для чего это все было сделано. Они снимали нас на камеру, как мы берём их сухпайки.

У нас, я не знаю, ненависть — это даже не то слово. Я не знаю, что может быть сильнее ненависти, но по отношению к ним это что-то существует, какое-то такое чувство. И потом они позвали какую-то массовку людей, которые махали вслед танкам, которые они перевозили, и это тоже снимали на камеру.

Они кричали так: «Мы вас очень ждали!» Герои… Я думаю, вы поняли, что я имела в виду.

Я прекрасно понимала, что это мне выйдет боком потом, что когда я осяду и пойму: все, я в безопасности, тогда прорвет.

И в самом деле, так время от времени сидишь, вспоминаешь Мариуполь, знаешь, сколько людей там погибло, читаешь истории о смерти детей, о смерти твоих знакомых, ты понимаешь, что это не параллельные, не параллельная жизнь. Что это фильм какой-то, или ты в голове придумал себе что-то ужасное, а что это на самом деле, и что много детей, которые просто росли, имели долгую жизнь впереди, а ее таким образом варварским просто отняли.

И постоянно рвется душа, и думаю… Я не знаю, сколько там дыр в том сердце просто появляется у каждого украинца, когда он читает это.

Парень из школы погиб, на год старше меня, мужчина — ну, музыкант один, и еще один парень. Если я узнаю, что кто-то из более близких погиб, я не знаю, что это будет со мной. Не знаю, когда я смогу вернуться в Украину, потому что Мариуполь — это отдельная тема для Украины.

Но если выйдет жить где-нибудь в другом городе, будем стараться, потому что Украина — это наше все.