«Ни дня не прошло, чтобы мы спокойно уснули»

Война началась, когда к нам начали лететь снаряды, приземляться за огородом. И она длилась года два, начиная с 2014-го, [тогда] было жарче всего, как бы это смешно не звучало, на тот момент нам не было смешно. И сейчас нам не смешно.

Начали прилетать снаряды к нам в село, недалеко от дома разорвался снаряд, вылетели стекла, крыши повреждены были. Наш дом, слава Богу, немножко оминуло [обошло]. В огороде собирали осколки. Дети все слышали.

На тот момент, в 2014 году, у нас было двое [детей]. Слава Богу, сына родила , он слышит, конечно, сейчас, но не то, что слышали мои старшие дети. Мы сидели в подвалах, когда был обстрел.

У меня ребенок – инвалид, ДЦП у девочки, задержка психоречевого развития. Она получила огромную психологическую травму в связи с этими обстрелами, в связи с тем, что нам пришлось пережить. Ребенок, когда слышит грозу, когда даже учения наших военных, сразу начинает плакать, закрывает ушки, глазки, прячется. Либо у нее начинается истерика, притом что ребенку 12 лет. И так для нее этот мир чужой и непонятный, она очень перепугалась.

Вдобавок, когда сильные были обстрелы, она частично потеряла слух на правое ухо, пошло ухудшение. Мы сразу как-то не обратили внимания на этот факт, она не жаловалась. Буквально года через два, когда мы проходили очередной медосмотр, когда немножко успокоилось и нам пришлось обратиться к специалистам, выявили, что ребенок получил травму и оглох на одну сторону.

Когда были обстрелы, мы дней на пять уезжали в дальние населенные пункты, в Покровск, бросая свой дом, родителей, хозяйство. Они не захотели с нами ехать, остались дежурить. А мы увезли [детей], потому что после первой волны ребенок получил психологическую травму. Это было очень-очень печально.

Когда даже гром гремит, она уже начинает плакать, и сейчас если кто-то дверью сильно хлопнул, она сразу кидается. На нас очень повлияла война. Сейчас, как на пороховой бочке, и не знаем, что делать, живем одним днем.

Мечтаю о мире, чтобы у нас была работа стабильная, возможность заработать копейку на пропитание своим детям, чтобы было что надеть, обуть, чем накормить, чтоб спокойно вести хозяйство. Сегодня цыпляток возьмешь, а ты не знаешь, что с тобой будет завтра. Возможно, опять придется убегать. Бросать все и убегать.

Эта неизвестность, эта боязнь очень пугают, тормозят. Ты не можешь ничего планировать. Мечтаю, чтобы все закончилось, стабилизировалось. Чтобы нам сказали: «Все, войны больше нет. Пожалуйста, живите, как жили до нее, спокойно, мирно».

Конечно, очень печально, что нельзя попасть в Донецк. До войны каждый год по два-три раза я своего ребенка-инвалида [туда возила]. Там очень хорошие центры реабилитационные были, очень хорошие клиники с аппаратурой. Конечно, со всем этим тяжело, ближайшее, что подходит для нашего заболевания, это Киев.

К сожалению, имея троих детей и минимальный доход, не можешь себе позволить снять в Киеве гостиницу. Раньше всё мы получали в Донецке, потому что там хорошее оборудование было. Наши там родные, знакомые, близкие, друзья живут. Мы с ними со всеми общаемся, регулярно созваниваемся. Все тоже хотят, чтобы открыли границы и разрешили нам свободно передвигаться друг к другу, хочется увидеться и жить в мире. Этот вопрос надо решать никак не войной, войну не хотим.

Ни дня не прошло, чтобы мы спокойно уснули и почувствовали, что все закончилось, все хорошо и без стрессов, без нервов. Мы стали больше ценить время, родных, близких. Стали понимать, что мы в этом мире гости, не говоря уже о том, чтобы какие-то планы строить, что будет через год, через два. Никаких планов. Раньше все желали здоровья, счастья, любви, а сейчас, как только звонишь кому-то и поздравляешь с днем рождения или с любым мероприятием, то желаешь мира, а потом здоровья и всех остальных благ.