«Начинают стрелять, а я сижу одна и кричу на весь дом»

Галину Георгиевну с мужем война задела с первых дней. Сначала семья переезжала с места на место в поисках мирного дома. А когда не стало мужа, женщина вынуждена была вернуться в родной дом. Вследствие пережитого за семь лет стресса она едва ходит. Когда за окнами раздаются обстрелы, она не может даже где-то спрятаться. От безысходности остается только одинокий крик...

Я инвалид второй группы. Хожу с ходунками, ничего не знаю, где что делается в мире. Вот телевизор посмотрю – вот и мое.

До войны было нормально. Мы с дедушки вдвоем и огород сажали, и ездили, где хотели. А эти семь лет вычеркнуты из жизни. Семь лет – это не жизнь, это тюрьма Господня. Никуда не уедешь, не пойдешь. А тем более мне с ходунками? Я даже в больницу не могу подняться на этаж, врача вызову домой, спасибо, не отказывается. Приедет, кровь возьмет, у меня очень низкий гемоглобин после этого войны.

С дедом пошли мы умываться. У нас здесь кочегарка, спасибо дедушке, построил. Я обмылась и пошла в дом. Он еще там сидел. Говорит мне: «Иди, грей место». Я пошла в дом, едва ходила с палочкой. Легла, а он в кочегарке был, говорит: «Я сейчас приду». Слышу – что-то как шандарахнуло, аж дом задрожал! Я не поняла. Я схватилась с кровати, а пойти ногами не могу, передвинуться не могу. Я пришла в одну комнату, у меня две комнаты и третья кухонька, мы ее пристроили. Я зашла и не пойму, что происходит. Оно же тра-та-тахает там! И дед заходит белый, как стена. Говорю: «Коль, а что это началось?» А он говорит: «Я не пойму. Где-то стреляют. Давай одеваемся». Тут свет потушили. Я впопыхах не могу ничего найти от такой растерянности. Я натянула на себя пальто. Он сел, у нас тут стена, кресла. Мы придвинули туда диван, чтобы не против окна было сидеть, и сидим.

Тут звонит его родной брат, он здесь недалеко живет. Говорит нам: «У вас машина на ходу?» – «На ходу». А здесь племянник с детьми и женщиной прибежали. Что делать? Мы все бросились в подвал. Они зашли в подвал, у меня в кухне подвал с ямой. Но как же меня спускать? У меня [была] шуба здоровая такая, овчинная. Бросили мы ту шубу в подвал, дети уснули на той шубе, а мне спустили стульчик, дед с племянником кое-как стащили меня, и сидим все в подвале. А что делать?

Они вытащили меня из подвала, посадили, а я говорю: «Дед, вы езжайте, а я здесь буду умирать. Мне настолько плохо». Он говорит: «Да ты что! Как же я тебя брошу?» Посадили меня в машину, доехали мы до плотины, говорю: «Остановись, потому что мне очень плохо». Немного постояли, потом чуть проехали – и я чувствую, что теряю сознание. Он: «Господи, что же делать?» Доехали в Григорьевку, когда брат звонить: «Я следом за вами еду, забрал свою семью». – «А куда едем?» – «Давай хоть в Курахово. А там уже определимся».

Едем мы дальше, а мне опять плохо. Что делать? Приехали мы в Курахово, а там с правой стороны кафе есть, невестка бегом побежала, дала мне воды. Я умылась, вышла на ветер, вроде немного отошла.

А дома же хозяйство осталось! Мы с дедушки бройлеров и кроликов держали. Что же делать? Невестка говорит: «У меня в Курахово кумовья живут. Завезите меня с детьми туда». Мы подъехали и видим, что машины одна за другой едут. Уже и соседей там много вижу. Негде уже и где стать. Стали мы напротив кафе, напротив остановки. Постояли-постояли, завезли невестку с детьми к куме. Дед и говорит мне: «Поехали хоть управимся, а потом уже будем видеть».

Мы садимся и едем. А куда ехать? Дедушка в войнах работал на базе. Тут база была за стволом, где Трудовской ствол, и на въезде на Трудовские была строительная база, дед там заведовал. Он позвонил туда. Там, за плотиной были заводские пансионаты, от каждого завода Дом отдыха и отдыхали люди. Он позвонил туда и говорит: «Так и так. Можно?» – «Конечно, приезжай». Моего деда люди уважали.

Мы поехали туда, приняли нас, освободили домик, и мы там жили. Дома хозяйство поручили соседу напротив, он никуда не выезжал. Мы его попросили, он кроликам есть даст, закроет все и звонит нам: «Не переживайте, я управился». А мы часа в три-четыре дня приезжали домой почистить, налить водички.

Я сейчас дома. А куда я денусь? Я едва хожу. Не дай Бог, все начнется, я вообще не знаю, куда мне деваться.

Мне надо менять коленный сустав. Я ногами уже не могу ходить. Ничего не помогает. Сказали врачи, что все лишняя трата денег, нужно только менять сустав. А за что я его буду менять? У меня дед три операции перенес во время войны, у него была онкология.

Сейчас я одна. Начинают стрелять, а я сижу на диване и кричу на весь дом, нет нигде никого (плачет). А около окон огонь летит! Пережили мы, не дай Бог такого никому! А брат мой жил на Щуровке, так они три месяца не вылезали из подвала. Говорит: «Вроде тихо, мы выскочим – забежать в дом что-то взять и обратно залезть в подвал». Они и готовили в подвале. Что это за жизнь? Это не жизнь была, каторга какая-то. Кто знает, что оно еще будет?