"Люди самые стойкие, самые сильные, которым некуда деваться, вот и выживают"

Мы смотрели, как самолёты летят, и не соображали, что дело серьёзное будет. Думали, так просто, а оно не так просто. Потом тех самолетов стали бояться. А потом стреляли и «Грады», и всякие эти… Названия не знаю, как они называются, стреляли по-страшному.

Ехал парень по улице на велосипеде, снарядом раз – и ногу оторвало. Страшно, что было. Потом уже днем не стали стрелять, а стали только ночью.

Война – это что стреляют, убивают людей, дома разрушают. Как ночь – так по четыре дома, по два, по одному. Ну каждую ночь всё это загоралось у людей. Все в переживаниях, слезах.

В 2014-ом году началось – отключали свет, газ отключали, мы на костре готовили. Всё было закопчено, всё было ужасно. И сидели, ждали, пока свет дадут, пока газ дадут.

Самое страшное – это когда милицию бомбили, а мы в том районе были. И эти снаряды так летят низко. Люди все бегут, прячутся. Дедушка говорит: «Ложись!» Так что ж ложись? Надо ж убегать куда-то ж дальше чуть-чуть. Мы побежали. Это страшно было, не передать. Эти снаряды, когда летят, такие большие.

Вдвоём не так страшно. Хоть разговариваем друг с другом. Между домом и нашей глухой стенкой влетела здоровая красная горящая снарядина. Мы сидим, в окно нам видно, когда пролетела между домом одним и вторым, и полетела дальше. Куда дальше полетела – не знаю. Но когда видели всё, думали, что сердце остановится от страха.

Хорошим был муж, очень даже хорошим был. Грамотный, умный, такой семьянин, вообще прелесть. Он всегда у меня как секретарь был, всё записывал. И так переживал от страха от этого, что проявилось белокровие. Лейкоцитов мало было в крови. Вот и умер. До войны нормально было всё. А вот эти страхи… В бомбоубежище сидели. А они так стреляли, что, кажется, сейчас потолок обвалится и всех нас присыпет.

Глубокий такой подвал был. Специальное бомбоубежище сделано. Но запущено уже было. Никто им не пользовался, никому не надо было. А тут бах – и понадобился.

Мы прожили до 2017-го года вдвоем. 31 августа он умер в семнадцатом году. Не могла я успокоиться, не могла представить, как это сама. То всё он по своей части, по мужской, знал, где что забить, где что прибить, все-все делал. А я по хозяйству – готовила, кормила всех.

Тут у меня больше было цветов. Как приходят гости, всем нравится: «Ой, как красиво!». Но мороз был в квартире, хоть топи, хоть не топи. Окна были пробиты.  Некоторые цветы попропадали. Что могла сохранить, хоть чуть-чуть, я сохранила. Самые сильные и стойкие выжили цветы. И люди самые стойкие, самые сильные, которым некуда деваться, вот и выживают.