"Танк наставил на меня дуло, словно «приветствовал». Позже прилетели авиабомбы"

Виталий и Светлана из Бородянки потеряли жилье и свой маленький бизнес. Российские бомбы сравняли с землей и дом, и кафе. Виталий попадал в прицел танков и снайперов и дважды — под авиаудары.

Светлана уверена, что семью защитил серебряный крестик ее бабушки, прошедшей Вторую мировую войну.

Меня зовут Виталий, мне 47 лет, я живу, я здесь родился и вырос. Меня — Светлана, мне 45 лет, моя семья переехала в Бородянку, когда мне один год был, так что, можно сказать, я коренная тоже. Мы супруги, мы жили в Бородянке, мы сделали свое кафе, взяли в аренду помещение и сделали все как дома. Пять лет работали то там, то там, и все средства собирались, складывались, чтобы открыть свое дело.

И, наконец, 1 февраля… У меня 2 февраля день рождения — мы решили посвятить это открытие моему дню рождения. Мы оформили ФЛП и открылись как раз напротив дома, напротив окон квартиры, чтобы это было близко, у дома, никуда не ездить, ни в какой Киев. Я 21 год ездила на работу в Киев, и это было не очень удобно. Мы вставали в полпятого утра, машина греется где-то час, чтобы... в 6 часов первые люди едут на работу, в 6 часов должен был кофе быть готов.

Российские войска, первые русские войска заходили по окружной дороге. Мы их… это все видели, почему — я расскажу. Я открывал нашу кофейню до самого конца, пока ее не разбомбили. Я вышел из кафе, я увидел, как идет колонна, колонна шла на Макаров.

После этой колонны их было по центральной улице, они шли, шли, шли. Мы это все видели. И вот проходит колонна одна. Я быстро выбегаю, а тут все ребята были. Я выбегаю, включаю машину. И люди выходят из подвалов, они что-то хотят горячего попить. Дело даже не в том, что они хотят попить, они хотят кучковаться и обсудить. Это очень нужно было.

Потом, конечно, никаких денег не брал. У меня заканчивался кофе, люди принесли из дома стаканчики, зерна, молоко. Я эспрессо наливал в пол-литровый бокал. Первые налоги мы должны платить 1 марта. И ровно 1 марта это кафе сравняли с лица земли. 1 марта сразу прилетели две бомбы в этот дом, как раз в мою квартиру.

Оно и видно, что они взорвались прямо в наших спальнях, а потом ракета попала. Я даже не знаю, как они так. Под нашим кафе было центральное водоснабжение. Это труба. И они попали прямо в трубу ракетой, они перебили трубу, а сверху стояло наше кафе. Ну и понятно что, а потом мне рассказывали, БТР или БМП сверху проехали. Этот массив строил еще мой усопший отец. Все уничтожено, все уничтожено.

Первая бомба попала в тот дом, в том доме был мой друг с женой. Я в этот момент, когда упала туда бомба, я был здесь. Моя мать, мой сын, брат с маленьким четырехлетним сыном и с женой жили в этом подвале, они неделю, наверное, там жили. Я как раз выходил от них, там есть такая дыра. Я как раз пытался через эту дыру вылезти. И когда туда попала бомба, меня забросило назад… с воздуха самолет, понимаете, авиа — это такое.

Танков уже никто не боялся — это такое, а вот самолет — да. Это до сих пор у меня: я слышу украинские самолеты и я боюсь, приседаю, потому что это такое чувство. Я выскочил отсюда по ту сторону и увидел столб пыли. Я знал, что там мой друг.

Я побежал туда, там тоже есть центральный такой вход в подвал, заскочил в подвал и понял, что там шансов… Я был тут, меня подбросило к третьему этажу — контузило, я не слышал не знаю сколько. Провалы в памяти, есть такие периоды, что я не особо помню, что я делал, куда бежал, что делал. Между этой бомбой и этой бомбой есть какие-то такие… а я не помню этот промежуток. А когда бомба сюда попала, я четко находился здесь, я не знаю, как я выжил.

У меня был жуткий страх за малышей и все, больше ни о чем я не думала. У меня два взрослых сына, 19 и 24 года, у меня брат живет с семьей в Киеве, на Борщаговке. Мы решили, что в Киеве опасно, чтобы они приезжали сюда, к нам. У нас пять километров от Бородянки по Варшавской трассе, в Пилиповичах у нас там дача в лесу. Мы решили, что там будет безопаснее всего.

В Бородянке не собирались оставаться, решили, что на даче будет безопаснее. Они приехали, забрали маму, слава Богу, из того дома, потому что дома сейчас нет, там тоже очень много людей под завалами осталось. Я собрала ребят, быстро сказала: «Собирайтесь. Самое необходимое только берем, едем на дачу».

Виталик отказался ехать, он сказал, что у него здесь еще мама, брат с семьей, с маленьким ребенком, «я за них ответственный, я остаюсь здесь». Мы сели в машину, и брат нас перевез: мама, я, мои два парня. Мы приехали туда, я просидела час, у меня душу разрывало, что Виталик остался здесь.

Я ему позвонила и сказала, что если ты сейчас не пришлешь за мной машину, я пешком приду в Бородянку, я здесь не буду сидеть с ними. Ты там, в Бородянке, а я там. Он прислал машину, и я вернулась обратно в Бородянку. И все. Мы получились отрезанными от них. Мы уже вышли отсюда, это уже после первого числа, из круга ушли, потому что все было разбомблено, все горело.

Мы ушли… у меня там есть друзья. И мне нужно было забрать Светкиных малышей двоих. Мы уже разделились. Мы знали, что уже кадыровцы вошли. И мне нужно было идти встретить их в поле, чтобы перевезти. Я вышел, и мне нужно было оттуда перейти сюда и выйти в поле, чтобы встретить их. Здесь, на повороте, поворачивал какой-то мужик на машине, и четко выстрел в голову две пули, то есть снайпер. Я понимал, что он меня тоже видит, и этот мужик за рулем так и остался лежать.

Когда я переходил отсюда, на меня были уже кадыровцы, я думаю, что это кадыровцы, потому что на «тигре». А мне рассказывали, что на этих «тиграх» ездили только кадыровцы. И они пытались меня сбить, потому что сверху-то ставят пулеметы, а тут не было. Я проскочил через этот парк, вокруг парка, на велосипеде, залетел на пузе в магазин. Магазин уже разбит был, ну и ожидал, что они меня расстреляют.

Мне кажется, что им было просто лень выскакивать из машины, стрелять. Они пролетели — и все, и тут мне тоже повезло со снайпером, так как-то он меня пожалел.

Потом эти кадыровцы… потом я вышел, забрал малышей. И этот ее младший сын до сих пор вспоминает этого дядю. Он тоже его увидел, что застреленный сидел в машине.

Пока они дошли, я думала, что сойду с ума, и мы стали все вместе. Это крестик моей бабушки, матери папы. Я у нее была любимая внучка, она три месяца до войны не дожила. Она умерла в октябре, перед войной как раз, и она за нас всех очень молилась, особенно за меня. Она очень переживала за меня, молилась. Бабушка, чтобы вы понимали, прошла войну. У меня дома есть много ее фотографий с пилоткой, в военной форме. Дедушка без одной ноги после войны остался на протезе, помню. Ходил, меня нянчил, когда я была маленькая. А бабушка эти три месяца, когда не дожила до войны…

Я помню, мы приехали на похороны, а она жила у тети, сестры папы, доживала уже. И когда мы приехали, тетя Люба мне передала бабушкин крестик, сказала, что «бабушка просила, чтобы я тебе его передала». И вот все тяжелые моменты, когда вот это бомбили, когда казалось, что весь мир вокруг рушится, потом дорога, когда мы выезжали, когда нас всех трясло, потому что шли слухи, что расстреливают машины. За детей, когда я молилась, всегда держалась за этот крестик.

Потому что она просто должна была это вымолить для нас, для нашей семьи. У нас остался не ездящий автобус, старенький, «баркас» называется. Это раритет, и мы хотели бы, если наша власть даст добро, мы там, где сейчас во второй школе… Там сейчас вся власть: это полиция, поселковый совет, Сбербанк. И мы хотим возле них поставить это кафе, маленький автобус, поставить аппарат. Мы там наскребем каких-то денег, чтобы купить этот аппарат и там поставить, чтобы продавать людям кофе.

Я обещаю: если эта власть меня услышит и даст добро на это все, я обещаю самый хороший и самый дешевый кофе. Раз Господь Бог оставил нас в живых, значит, мы должны что-то делать, жить дальше и за себя, и за тех, кого нет. А что делать…