"Видела ноги дочки: просто не было кроссовок – как будто срезали…"

8 апреля Наталья Степаненко с сыном и дочерью на вокзале в Краматорске должны были сесть в поезд и уехать от войны. Когда по городу ударили российские ракеты – оказались в эпицентре взрыва. Наталья очнулась в луже крови, одна нога была оторвана. У ее 11-летней дочери Яны оторвало обе ноги… Спустя чуть больше месяца после трагедии погиб муж Натальи. 

Хотела из Краматорска хотя бы на Киев, на Львов, а дальше добираться. Хотя бы даже выехать из этого Краматорска куда-то. Мне муж позвонил и сказал: «Забирай детей и уезжай к Марийке, туда». Марийка звонит: Давай, выезжай». И у нас просто начали летать самолеты. Я прекрасно понимала, что если они начнут что-то кидать, то…

Если б я сама была, то ладно, а так Яна с Яриком. И тетка мне сказала, что давай, наверное, собирайся. И тут собралась бабушка Игоря как раз, она говорит: «Я тоже буду ехать в Винницу до сестер». Мы вместе, муж ее нас вывез. Восьмого числа привез нас как раз в Краматорск. Мы вообще не собирались в Краматорск, мы хотели в Константиновке сесть на электричку и поехать на Лозовую вообще. Вот такое стечение обстоятельств. Почему-то Леха – бабы Тани муж – говорит: «Да я все равно еду в Краматорск». Бо ему надо было бензина купить. У нас там вообще бензина не было, а если был, то по сумасшедшей цене. Он говорит, я все равно еду в Краматорск, давайте я вас на вокзал завезу. Мы с бабой Таней переглянулись: чи тут сидеть в Константиновке, чи в Краматорске. Уже там наверняка… И все, так он нас и привез на Краматорск, но вообще мы ехали на Константиновку. Мы были на улице. Мы вышли как раз с Яной. Я еще говорю Ярику: «Яна так всегда ходила со мной». Мы ходили то пиццу покупать, то попить с Янкой. Говорю Ярику: «Пошли со мной» – «А Янка…» а он в игру там играет в телефоне. Янка: «Мама, я с тобой пойду».

Бабу Таню – им, кто на Хмельницкий поезд, им пришел волонтер и сказал: кто на Хмельницкий поезд выходите на платформу, туда до палатки. Как раз туда и прилетело, там чай, конфеты, ну такое все. Баба Таня там стояла на перроне. Я Яне говорю: «Пойдем, я заодно покурю и с бабой Таней постоим, чтобы и ей не скучно, и время быстрей будет идти». Мы вышли.  Баба Таня: «Ой, такой чай травяной, так вкусно». Я говорю: «Я вообще такие чаи не пью». Янка: «А я буду» – «Становись». Там три женщины стояли впереди. Она стала. Я с бабой Таней поговорила, потом прошла туда чуть-чуть дальше, и все. Я еще там с Мариной поговорила из маминой деревни. Она погибла, она беременна была, и дочку ее убило, и мужа гражданского. И чего-то я так посмотрела в сторону города… Я повернулась, на Яну смотрела. Смотрю: там женщина отходит, одна уже берет, и следующая Янка должна была брать себе этот чай.

Я потерялась, как говорится, выпала вообще. Не знаю, на сколько секунд, минут. Я уже когда в себя пришла, в ушах гудит, звенит, не поймешь шум какой. Я понимаю, что что-то случилось, а что? Я не могла в страшном сне представить, что такое, что именно это бомба чи как ее, чи ракета. Я хотела подняться – я не могла. Я уже глянула на свои ноги, конечно, одна ничего, просто внизу кровь и вырваны лоскуты в спортивных штанах. А на второй ноге, конечно, по колено штаны вообще в дырочку там оторваны и нога телепается.

И я начинаю Яну искать. Развернулась, а она лежит на бабе Тане. Бабу Таню принесло от перрона, Янка хотя бы была ближе ко мне, метр-полтора. «Баба Таня!» – я начала теребить ее сразу, а оно все уже.

Я говорю: «Нет». Какие-то пацаны начали бегать, потом полицейские, военные. Хлопец пробегал, я у него шнурок попросила с капюшона. Перевязала я руки, ноги как смогла, так и перевязала, чтоб мне сил хватило. А потом подбежали хлопцы, полицейские и Янке перетянули ножки. То, что я помню, когда я на нее смотрела, что у нее просто не было кроссовок. Я видела косточки, ножку саму с лосинами. Даже лосины были полностью целые. Просто не было тупо кроссовок, как мечом кто-то отрезал и все.

Потом, когда я ее уже увидела, когда во Львов нас перевозили, я уже тогда хорошо начала рассматривать ее. Оно все равно замотано все. Они ей, видать, кости были просто раздроблены. Просто, что ножка целая осталась, а вот это внутри подробило, они ей уменьшили. И так теперь у нее одна длинней, а другая короче. Ну, все они мне тоже ноги перевязали. Они отрезали от этой палатки куски и относили в машины. Меня отвезли в Павлоград. Так мы с Яной, получается, что расстались. Ее отвезли в Днепр, меня в Павлоград. А этот же в вокзале сидит сам с сумками. Мне позвонил Богдан, этот полицейский, а я еще лежала как раз только. Янку забрали, я лежала еще.

Он мне потом уже перезвонил, когда я была… в Павлоград меня привезли. Я уже так точно и не помню. Он мне позвонил и говорит: «Если его никто не заберет, я его отвезу в Днепр, в какой-то интернат. Думаю: какой интернат? Я начала звонить тете Тане, знакомой, она позвонила своей племяннице, племянница позвонила уже мне. Я говорю: «Ира, так и так, там Ярик у вас, в Краматорске – говорю – забери его». Богдану дала данные этой Иры, и он привез его прямо до Иры, туда домой. Все, то он у нее переночевал. На следующий день приехали мой сват с братом – бабы Танины сыновья ее искать, и вещи как бы ее, и все. То они Ярослава забрали домой туда, в Новгородское обратно. Его привезли потом через неделю или дней через 10, наверное. Дашина крестная, старшей дочки Лариса, она его через перевозчиков посадила в автобус, его привезли, а Оксана его тут встретила, тоже родственники наши.

Я с ним разговаривала 11 мая. Он мне никогда так рано не звонил, а тут позвонил в полседьмого утра: «Що ви? Як ви?» Говорю: «Да ничего, все нормально, все хорошо». А в телефоне слышно все эти взрывы, всю эту фигню. И все, 15-го числа я позвонила Люсе, она раньше была с ним [с мужем] в бригаде. Говорю, так и так. Она говорит: «Що, досі не виходе?» Она говорит: «Ладно, будем что-то делать». И она начала искать, а 16-го она мне позвонила, сказала, что он в Днепре, в Мечникова, в морге. Я с ней разговаривала после того, говорю: «Люсь, может, ошибка, может, не он, мало ли. Там бывает искореженное тело, лицо, и все». Она говорит: «Нет, его опознали по фотографии, по его крестикам».

И вот то его 21-го числа похоронили Где-то под Курахово, бо Люся мне сказала, что их там почти всех… Она не сказала, что всех, а почти всех. Может, кто-то и выжил, конечно, бо по вайберу… Даша ко мне пришла, говорит: «Мама, не может такого быть, он 12-го числа был в вайбере, хоть, какие-то 30 секунд, и то был. Я говорю: «Я не знаю». А потом уже думали, может, кто-то пытался написать или позвонить по вайберу. Он был при нем. Пришел Дмитрий Игоревич с Аней, лечащий доктор, и Аня тоже доктор. Я сначала не поняла, а Люся им позвонила, что муж погиб. Они меня напичкали таблетками, я не знаю. Сказали Янке ничего не говорить, бо она будет плакать, может на раны повлиять, потом плохо будут заживать. Нам чем быстрее заживет, тем быстрее нам дадут лететь, нас отправят.

Я держалась, наверное, дней семь. Ярик узнал в этот же день. Ну, он как мальчик… Мы поехали вниз, я ему говорю: «Поехали со мной, я покурю». Он говорит: «Поехали». И я не могу в лифте… Он говорит: «Мама, что случилось?» Я говорю так и так, но он плакал, конечно. Я говорю «Давай, успокаивайся, потому что Янке нельзя показывать, что что-то случилось». Тем более, что он их так любил… Он не родной отец им, отчим. Они его обожали. Потом она смотрела на меня, я там…

Все равно я не могу, я там гляну фотографии и плачу. И она: «Мама, что случилось, что ты плачешь?» Я уже думаю, как бы восемь дней прошло. Я ей сказала, что дяди Васи больше нет. «Чего ты мне раньше не сказала?» Она разрыдалась, отвернулась до стенки, и все.