«Мы боялись, что снаряд мог попасть в наш дом в любой момент»

Пока Анна оставалась в Мариуполе, она похудела на 35 килограммов. Позже, во время обследования, у нее обнаружился сахарный диабет и еще ряд заболеваний, которых раньше не было. Жизнь под ковровыми бомбардировками не прошла бесследно.

Я родилась и жила в Мариуполе. Папа мой умер еще до войны, а мама там и осталась – она не транспортабельна, ходит с двумя палочками.

Я работала на телеканале Сигма специалистом по компьютерной графике. Когда началась война, я жила в своей квартире на улице Строителей, а мама в своем домике в порту. Первые три недели я никуда не двигалась с Восточного. Связи не было, как и воды, и света. Газ позже тоже отключили. А потом ко мне приехала мама, она уговорила знакомого таксиста перевезти меня. Он согласился, потому что мама однажды его жену спасла от приступа. Я была очень больная, они меня забрали и отвезли в порт. И пока город бомбили, здесь еще пару недель не было войны.

У мамы – инвалидность, она ходит на двух палочках. Когда люди, чьи дома сгорели из-за обстрелов, уходили, я тоже хотела уйти, но не могла бросить маму, надеялась, что это нас обойдет. К тому же соседи были рядом, и тот крохотный кусочек города, где жила мама, очень долго оставался целым.

Мы прятались в подвале. Утром видели, как вокруг горели дома. Мы рады были что нас это пока не касается, но было страшно, что завтра наша очередь. Мы с мамой решили пойти ночью в мою квартиру. Я почему-то подумала, что на Бахчиванджи бои закончились и это будет разумно. Мы приходим, а мой дом горит, идет перестрелка. Мы всю ночь шли с остановками, всюду были осколки и ветки, с трудом добрались, и тут - такое. Стали в подвал стучать, а нам сказали, что утром откроют. До утра мы могли просто не дожить, нас все-таки впустили, но забраться в него было непросто, нужно было лезть в крохотное отверстие на животе. Кое-как пролезли, легли на какие-то пелеты, нам даже дали одеяло. Так мы в подвале пробыли дня три, нас там кормили. Готовили в казанке на уайт-спирите и вате. Нас там было человек 25.

В то же время я видела, что весь подвал был одет в мою одежду, посуда была моя. Это было странное чувство. Но мы были благодарны людям за то, что они нас не бросили. Соседи – молодцы: поддерживали, у кого чего не хватало – делились.

А потом война пришла на соседнюю улицу, мы под обстрелами в частный сектор бегали за водой. Это был кошмар. Потом маме захотелось домой. Ребята, с которыми мы в подвале сидели, нас провели, а там крыша побита, двери покореженные, из дома многое вынесли, только печка маленькая осталась. Но несмотря ни на что, там можно было остаться и мы остались, потому что жить в подвале было невыносимо. Правда, когда пошел дождь, в мамином доме все начало разваливаться.  

Когда я поняла, что мы умираем, что будущего нет, поддержки нет, мы с мамой решили, что мне нужно выбираться. Она наотрез отказалась бросать родные стены, а я не хотела умирать. В сторону Запорожья все было перекрыто, автобусы уезжали только от «Метро», и только в россию. А от нас до «Метро» километров десять было. Я была очень больная, еле ходила, ничего с собой не могла взять. Добралась до больницы 17 микрорайона, а там был просто кошмар.

Автобусы не ходили, мне пришлось ждать там пять дней. Мне было все равно куда ехать – я действительно умирала. Я похудела на 35 килограммов. Впоследствии оказалось, что у меня был сахарный диабет. Я плохо соображала, и собиралась еще стоять в очереди за гуманитарный набором – а это пять-шесть часов на солнце, ни сесть, ни присесть. Еще столько же нужно было отстоять, чтобы получить сим-карту.

Женщина из нашей палаты получила сим-карту. Я как-то ее уговорила и с ее телефона, с десятого раза, дозвонилась дочери в Закарпатье – она убежала туда из Киева. Дочь начала строить планы – как меня вывезти из Мариуполя, а я уже на следующий день собиралась садиться и ехать куда отвезут. Так я доехала до Макеевки. Дальше были Латвия, Литва, Варшава, и я приехала во Львов – там меня дочка забрала.

Моя жизнь изменилась: квартиры нет, работы нет. Спасибо дочери, что взяла меня к себе. Она родила ребенка, а я ей помогаю его нянчить. Все, что до этого представляло ценность, потеряно и превратилось в ничто. К счастью, мы наладили связь с мамой и смогли организовать для нее помощь. Но все равно живем одним днем.

Я очень хочу, чтобы война закончилась поскорее, но мозги подсказывают, что не все так просто.