"Никогда не думала, что своими глазами увижу войну"

Николаев-Одесса-Львов. Такой путь пришлось пройти 43-летней Надежде с пятью детьми, чтобы оказаться в более безопасном месте! Во время «вынужденного путешествия» видели все: грады, кассетные бомбы, ракеты и красное от вспышек небо…

Я работала, у меня пятеро детей, у меня большая семья. Я работала поваром в детском саду, потом уже 23-го уже вот такой шторм начался, начали все там говорить, что наступление, но никто этому не верил. А 24-го, когда уже начали с утра бомбить, мне звонит сестра, говорит: «Надежда, быстро собирай детей и уезжай оттуда». Я говорю: «Как? Куда уезжать?» Как бы я еще тогда не поняла до конца, пока я не включила тот телевизор и начала понимать, что оно.

И мы стали быстро собираться. Ну, мы уехали только на третий день, потому что ни такси невозможно было взять, ничего. Такой бунт по городу начался, что на третий день, когда мы подъехали к нашему району, то перед нами еще и авария была. Люди тоже выезжали, ну, там поставили такие блокпосты эти, такие камни большие, ну, видно, что расстояние было не очень широкое — и машина врезалась, и там вся семья тоже уезжала с животными и детками.

Ну, мы еле выбрались, приехали в наше село, где родители, и два месяца провели там под обстрелами, «градами», ракетами — вот это все дети видели.

Николаев, село Галициновка. Дети и документы, все мы взяли такое, чтобы переодеться, и убегали. Ну, просто невозможно было все забрать. И все, и два месяца то, что потом помог нам военный выбраться — [через] Красный Крест уехать. То была Пасха, как раз вот на Пасху смогли только уехать из Николаева.

А так ребенок психологически... она просыпалась посреди ночи: «Мама, давай уедем, потому что я не хочу здесь умирать». Ну, ребенку было четыре года, она все это понимала. Это было страшно, конечно, что дети эти ракеты страшные видели, которые летали над домами. Там был ужас эти два месяца. Ракеты, которые я лично видела своими глазами, летели на Балабановку, что там разнесло хорошо все. И также кассетные бомбы.

Уже в последний момент, когда ночью подорвали... Ми возле воинской части жили, и когда был прилет на воинскую часть (и ночью был прилет), на следующей улице был прилет на дом. Красное небо... Просто окна наши вот так там, у соседа вообще вылетели окна. Мы все встали и четко, и что надо быстро звонить, чтобы нам помогли отсюда убегать, потому что там невозможно было находиться. Эвакуации не было.

В Николаеве эвакуации не было почему-то. Люди уезжали своим ходом: у кого машины, кто-то приезжал, кто-то нанимал машины, люди уезжали. В селе были только мои дети. Там детей не было, только мои дети, которые два месяца там находились. Также всех вывезли, эвакуации никто не давал на те села: ни Лупарево, ни Прибугское, никто никого оттуда не забирал. Мы как выбрались?

Мы поехали нашим галициновским автобусом в Балабановку, к мужу, там дядя Коля, он на 17-м автобусе работал, и он нас принял переночевать, потому что нам сказали, что будет в субботу как раз автобус отправляться (Красный Крест): один едет в Одессу, а второй в другую сторону. Мы переночевали, в пять утра поднялисьи уже пешком там прошлись к «Фуршету», чтоб сесть на тот автобус и уехать. Мы приехали в Одессу, и в Одессе нас встретили волонтеры, накормили, все.

Мы посидели на вокзале, пока они записывали все документы моих детей, и тут ну буквально, может, я не знаю, сколько прошло минут — сильный взрыв, что я думала, тот вокзал просто вот так вот...

А оказывается, в тот момент, когда мы сели на эти стулья, взорвали, был прилет на многоэтажный дом, где погибла трехмесячная девочка. Отец ушел за продуктами, и погибла вся его семья. И потом нас приютили в монастыре в Одессе.

Мы переночевали, наш поезд бесплатный был на следующий день, на девять часов вечера только. И мы там переночевали, потом в три часа ночи опять была тревога. Ну, мы никуда не убегали, мы сидели в комнате на четвертом этаже, а потом уже на следующий день мы как бы пробыли в монастыре до вечера, а потом уже все пошли на поезд. Сели в поезд, потом, когда уже поехали, все.

В три часа ночи поезд сильно вот так вот подкидывало, он так мчал, видно, что я проснулась от того, что подумала, что стреляют или что. Вот так вот, еще никогда такого не было. Потом, в восемь утра, мы все проснулись, мы уже подъезжали к Львову. И как раз между восемью и девятью вот так. Вот мы проехали шиномонтаж тот, где взорвали, и пять минут разницы: если бы мы остановились на автостанции, наверно...

Там... А проводник тогда сильно нервничал, говорит, что если бы пять минут разницы мы там остановились, от поезда ничего бы не осталось, там бы просто все вылетело. И мы приехали сюда, нас встретили люди, которые привезли в администрацию, оформили, зарегистрировали, а потом поселили в шестьдесят шестой лицей. Мы там с детками пожили две недели (ну где-то две, до трех недель), пока не решился вопрос попасть сюда, в модульные домики.

Мать и отец остались: отец не хочет уезжать, его из дома очень тяжело вывести, очень тяжело. Он сказал: «Я никуда не поеду». Вот будет прилет сюда, так и будет, но он не уедет. Мама уехала бы, но она отца не может бросить. Он болеет, и она болеет, но она без отца никуда: «Мне жалко его оставить. Что я его оставлю, а сама уеду, а он, не дай Бог... прилет ракеты, и все», — говорит.

Честно, я знаю, что мы победим, но еще очень много прольется крови. Наши будут сражаться до последней рубашки, но мы победим. Но еще нашим ребятам нужно очень много пройти. Я бы за то, чтобы Украина процветала, чтобы, дай Бог, все были в своих домах. Хотелось бы вернуться, но вернуться уже просто не будет куда. И я бы просто строила свою жизнь здесь, устроила детей в школу, младших в садик, пошла бы на работу. Жила бы, просто жила!