"Захватив нас, они понимали, что сюда стрелять никто не будет!"

Российские танки снесли забор детского сада в Буче. Техника заехала во двор, оккупанты заняли почти все этажи помещения. В бомбоубежище на тот момент находились 90 детей, их родители, сотрудники учреждения и жители соседних домов. Всего 350 человек. Мирными русские прикрывались, как живым щитом. Директор детского сада «Яблонька» Ирина Сильченко рассказала свою историю журналистам телеканала «Интер».

Заехали они 4 марта около 10:00. Мы находились все в нашем укрытии, там было 350 человек. Из них 90 детей, вся улица Яблонская, Вокзальная. Они сбежались еще 24-го числа. Слава Богу, оно у нас очень большое. Они на четырех танках заехали сюда. Ворота были закрыты. Они прямо на эти ворота, не открывая, сломали эти ворота с двух сторон. Знаете, такое впечатление, как слоны, динозавры, земля тряслась. У нас по улице были сильные взрывы. В этом в моем кабинете вылетело все стекло. Когда услышали этот звук, страшные взрывы, мы все спустились в укрытие. Все испуганные люди сидели. Были у нас и котики, собачки, птички, дети. Затем взрывы эти звучали. Когда немного прекратились, услышали, что стали стучать в дверь. Подумали, что очень страшно было, и услышали, что они кричат: «Да выходите уже, хватит сидеть». Самое главное, что это был женский голос.

Я решила, что мы будем сидеть без света, без воздуха… Надо идти. Нашли в укрытии нашем белый мешок. Еще со мной пошел мой сторож-хранитель Забарило Олег, еще один отец — Анатолий. И мы решили выходить. Я не могу передать свое состояние, что я думала, как я шла, не чувствовала ног, ничего. Мне казалось, что это какие-то кадыровцы. Мы давно были наслышаны об этих кадыровцах, о Грозном. Когда вышла, их было много (человек 20), душа ушла в пятки. Увидела эту технику, и меня спросили, сколько нас, есть ли у нас оружие. Я сказала, что у нас очень много людей. Среди нас очень много детей, пожилых людей. Некоторые из них зашли, посветили своими большими фонарями, прошлись по укрытию. У первых мужчин они забрали телефоны. Потом мы вошли в садик, посмотрели, где пищеблок.

Они забили входную дверь, забили еще с одной стороны дверь, чтобы не выходили люди на этажи. У нас очень много было еды, потому что люди находились с 24 февраля в садике. Когда не было света, еще была возможность побежать домой, забрать еду. У нас еще в садике… еще в садике был свет, а потом, когда не было света, мы готовили еду на огне. Разжигали костер на улице, поэтому люди снесли все, что у кого было в холодильнике. Дети были со своими родителями. Когда еще они… До 4 марта мы из всех групп снесли все детские кровати, матрасы, одеяла, подушки, ковры, игрушки. Психолог (одна мама у нас была психологом), она оказывала всем психологическую поддержку.

Наш садик находится… здесь рядом улица Вокзальная, Яблонская. Здесь ужас, что творилось! Очень было слышно взрывы. У нас крышу ранило, и окна вылетели. Мы все слышали, как где-то большие взрывы, какое-то движение еще было, потом все сбегались в подвал. Мы с детьми были, где родители. У кого было радио, как-то общались, пели. Еще, знаете, в нашем садике хостел был, так что дети могли ложиться на кровати со своими родителями. 10-го я уже решила, что нужно уходить. 7 марта их командир Артем, он позвал меня, так как знал, что я руководитель заведения, и сказал, что ваши просят, чтобы мы вам сделали «зеленый коридор».

Наш садик находится между домами. Было очень удобно, они нас захватили: им было удобно, потому что у нас много людей, сюда стрелять не будут, и сюда никто не будет идти, потому что здесь много детей — 90. Они очень радовались, что мы здесь находимся, но 7-го числа он с такой злобой позвал меня и очень строго сказал, что ваши просят, чтобы вам сделали коридор. Но глупо, если кто-то уйдет отсюда, но это ваше решение. По-московски сейчас 12:50, в 13:00 все желающие должны стоять у калитки, мы вас доведем. Это в сторону Ирпеня к «Жирафу». Домой не заходить, не бежать и спокойно, потому что будем стрелять по ногам. Я спустилась потом в наше укрытие. Я должна была предупредить людей, что есть такая возможность — кто хочет, то идет. Самые первые человек 50 ушли. У нас еще один человек был ранен. Когда у нас еще не было танков, 2 или 3 марта он к нам сюда приполз. Уже по Буче ходили «зеленые человечки», о которых говорили, ездили танки, боевые действия были по Вокзальной. Он ехал на машине, и ему прострелили машину, а его ранили в ногу и руку. Он, бедный, к нам едва приполз. Хорошо, что у нас здесь была Света, она сама фармацевт из аптеки «Космос», из Бучи. До 4 марта, пока они к нам не заехали, нам Бучанский сельский совет хлеб привозил и лекарства.

Судьба сложилась хорошо, ему в Ирпене оказали врачебную помощь, он вернулся в Бучу, заходил к нам в садик. Первые 50 человек с детьми ушли. Как они шли, не знаю, по рассказам, как они вернулись, они дошли аж до Романовки. Там шли по воде, проходили. 8 марта они позволили снова идти. Другая партия ушла. У меня отобрали там телефон один. Забрал, сказал, что хочу позвонить жене, потому что 8 марта, хочу поздравить своих женщин с праздником. Они уже выпили, потому что у нас за углом магазин. Они этот магазин разграбили. Они нам еще поесть сюда принесли. Типа, какие мы добрые, ешьте, и сами себя фотографировали. 8 марта, когда он уже пришел, у них у самих страх был. Они очень боялись, что их тут разобьют. Они уже не знали, что делать, потому что Буча была оккупирована. На Ирпень они не дошли, их разбили. Обратной дороги нет.

Они знали, что там их уже ждут, и они напились здесь. Рассказывали о своей судьбе: они здесь находятся, 64 доллара в сутки им платят. Если их убьют, то их семья получит три миллиона рублей. И один Сергей, забравший у меня телефон, сказал, что он сам из Томска, мечтал стать фермером, открыть свою фирму. У них очень много рыбы. Ему, чтобы начать свой бизнес, нужны деньги, потому что у них в деревне три дома осталось, работы нет. Папа у него рыболов, очень любит рыбу ловить, много форели. Он хочет заработать деньги. Уже стало страшновато, потому что вся молодежь из нашего укрытия — подвала так называемого — начала выходить 8 марта и 9-го. Девятого марта я еще тоже была со своей собачкой здесь, повар наш тоже была из садика.

Дети их тоже оставили. Дети, которые жили в Киеве, не могли к ним доехать. Мы снова поставили сумки и решили, что остаемся. Но эти русские орки уже были очень злы. Они начали говорить, что не беспокойтесь, за вами приедет гуманитарная помощь, мы вас вывезем. Ушедшие также будут сидеть в укрытии. Мы не знаем, кто там находится, какие наши части русские. Вы нас не бойтесь, вы здесь в безопасности. Когда я услышала, что приедет гуманитарная помощь и нас вывезут, я думаю, что надо уходить, потому что я не хочу ехать в Россию. Мы решили, что мы 10-го утром встанем, наварим еды на улице на костре оставшимся людям и уйдем, потому что здесь оставались дедушки, бабушки. Одна Лариса здесь была, она не могла оставить свою маму неходящую. Она говорит: «Я остаюсь». 10 утром мы сварили еду в 6 часов утра, попрощались со всеми. Ларисе я показала на пищеблоке, сколько у нас еды. У нас крупы, картофель были. Оставила ключи от садика. Пришлось идти, потому что дали сигнал, что нужно идти и какие-то намеки непонятные. Здесь оставалось 20 человек пенсионного возраста.

Мы дошли до железной дороги, перешли путь и пошли в центр Бучи. Оттуда люди шли и кричали: «А куда вы идете?» Возвращаемся: идем на Ирпень, потому что 9-го числа прождали, и не пропустили автобусы. Мы вернулись, собрались уже снова идти на Ирпень. Тут женщина выбегает из частного дома: «Куда вы идете? Там кадыровцы». Мы решили, что идем на Бучу, потому что я там, в центре Бучи, живу. Я говорю, что, если уж не дойдем, обратно в садик не пойдем. Там есть дом, если он цел, будем там жить. Мы пошли в центр Бучи, в наш городской совет, там очень много людей стояло. Сказали, что автобусы должны были приехать в 11 часов, но они не приехали, их не пропустили. Мы решили ждать. Думаю, домой уходить, а вдруг автобусы приедут. И так в два часа дня автобусы пропустили. Приехало 28 автобусов. Люди начали толкаться, сели мы.

Все женщины с детьми запихнулись в автобусы. И когда мы уже тронулись, то видели, что последние автобусы ехали полупустые. Ибо люди из страха: довезут или не довезут — такое чувство. В окно смотрели: в «Эпицентре» все разгромлено, все горит. Кругом трупы, обгоревшие машины. Чувство было — страх, чтобы довезли. Рассматривать картинку за окном не было времени. Скорее, скорее, чтобы мы доехали. Мы ехали через Ворзель. Автобусы еще останавливались, забирали людей. Люди кричали: «Заберите хоть детей!» Это был ужас. Мы все ехали, мы все сжаты были, чтобы бегом доехать до этой Белогородки. Но когда окольными путями нас везли, доехали на Житомирскую трассу. Доехали — там русские стоят. Они начали стрелять в воздух. Это совсем страшно стало. Мы остановились. Я не знаю… люди, сидевшие в первом автобусе, что они почувствовали. Уже можно было рассмотреть, потому что мы уже стояли минут 35–40, пока договаривались. Я не знаю, как договаривались, по связи, потому что между нами еще ехали машины и ехали врачи из нашей больницы. Они увозили очень раненых людей. Тогда мы разглядели и увидели в окно.

Как сейчас помню, это такая оранжевая куртка. Просто такого цвета лицо и руки, как мой стол. Перед глазами 40 минут лежал, можно было голову повернуть. Но потом наш водитель автобуса, дедушка, я ему очень благодарна, говорит: «Я говорил, что надо было ехать второй дорогой». Мы поворачиваем, и за нашим пятым автобусом все поворачиваются. По каким селам нас везли, я не знаю. Слава Богу, что нас вывезли, и мы приехали в Белогородку. И тут появилась связь, наши мобильные телефоны начали работать. Читаю СМСку от своего сына, потому что он уехал 25 февраля с внуком и женой. Он поездом выслал все. И в Белогородке я ни чая, ничего не пила, потому что сразу села на троллейбус. И тоже ужасная картина в Киеве. Я сама киевлянка, не ожидала такого, когда эти кресты, камни…

Мы окольными путями ехали, как змея ползучая. Доехали до вокзала и через полчаса поезд мой. Я со своей собачкой, французским бульдогом, бежим, спотыкаемся с сумкой, тоже темно, упали. В этот поезд запрыгнули — боковые места, люди толкаются. Это ужасная картина, чтобы такого больше никогда не повторилось. Сами здесь похудели на 10 кг от страха. Ну такого страха здесь не было, потому что очень много людей, я переживала за этих детей.