"В плену был 48 дней. Заклеили глаза, били со всех сторон, стреляли над головой…"

48 дней в плену. Допросы, выбивание показаний, пытки – такой была расплата за желание поддерживать порядок в родном городе в военное время. Владимир Иванченко в первые дни войны одним из первых записался в муниципальную дружину. Дозор вели без оружия. Присматривали за порядком, вылавливали мародеров, фиксировали взломы и кражи… Во время оккупации на одном из блокпостов Иванченко задержали прямо на глазах у 13-летнего сына и матери. Владимир – отец-одиночка. Все 48 дней плена его сын ждал возвращения самого дорогого человека в этом мире. Мальчик с бабушкой каждый день сидели до поздней ночи у подъезда, надеясь услышать родные шаги…

24 февраля я находился в Херсоне, дома, смотрел новости по ютубу и услышал, увидел, что началась война. Как таковых я не слышал каких-либо действий, у нас в центре города не видно, не слышно, было тихо. Все лишь какие-то бухи далекие. Такого особого, чтоб что-то происходило, не было. Я пошел на следующий день в военкомат, но все военкоматы были закрыты. Пытался в тероборону вступить, но все закрыто. На следующий день начали собирать муниципальную варту. Я один из первых вступил в муниципальную варту, был в муниципальной варте. Я находился в ней в плоть до 26 апреля. До того момента, когда сняли нашего мэра города Игоря Колыхаева с поста. Оккупанты, которые его сняли, и нас расформировали.

До 26 апреля мы в основном занимались чем? Выезжали на проникновение в частную собственность, какие-то офисы. Мародеры наши городские лезли, люди, которые не понимали. Мы фиксировали все это и отправляли в Киев. 26 июня это было. Ехал (у нас есть микрорайон Остров) из центра. Там стоял блокпост. На блокпосту я ехал с матерью, с ребенком на Остров к родственникам. Меня останавливают – маршрутку, и выводят людей. Постоянно там проверяли документы, заставляли показывать татуировки, телефоны все. Все, как обычно. И тут возглас один: «О, одного поймали!» Когда проверяли мой телефон, меня крутят прямо перед автобусом, начинают бить прямо перед автобусом и за руки, за ноги тянут за блокпост. Там у них раньше предприятие было, и туда во двор предприятия тянут.

Потом мне заклеили глаза скотчем. Продолжали лупить. Потом меня поставили к стенке, начали стрелять над головой. Потом прямо возле уха стрельбу устраивали. Я был настолько на нервах, что даже не дергался. «О, какой подготовленный, что и не боится выстрелов». Там уже насколько нервы в кулак были сжаты, что не то, что выстрелов, уже просто не хватало… Они меня закинули в машину, повезли куда-то. Привезли, в каком-то помещении тоже били. Выпытывали: «Ты партизан или нет? С кем партизанишь?» Привезли уже туда, на стеклотару, и там начали сначала избивать, а потом начали подключать электричество ко мне. Были током довольно-таки долго и «весело». После того, что у них не получается, они закинули меня в камеру. Две недели я не смог даже подняться на лежанку, шконку.

Как раз эта лавочка возле туалета – я сразу же бегал в туалет. По крайней мере, такое было, вода, туалет было в этой камере. Потом вывозили меня, выбивали показания. Я говорил: «Я ничего не знаю». Заставляли под диктовку писать какие-то показания, то, что они хотели. Попробуй не пиши, потому что только перестаешь писать – в тебя летит палками и с кулака. У меня  прикладом с двух сторон щеки попробовали, прикладом лупили. Одна щека гнила там.

Мне все время доказывали, что я партизан. «Ты партизан, сдавай своих подельников, и все». Постоянно пугали, что у тебя варианты: либо в Кремль, либо в «ДНР» тебя вывезут. Когда выпустят, ничего не говорили. Только так, только постоянное запугивание, постоянное, на каждом допросе избивали так, что сознание терял. Пять допросов у меня было. Нас, муниципальщиков, практически всех повылавливали, повытягивали туда. Мы – группа «Центр», у нас принципиально не было никакого ни оружия, ничего. Один раз в сутки гречневая каша солонючая до ужаса, хоть рыбу в ней соли. Солонючая до ужаса… Хорошо, хоть вода была в кране, что можно спокойно попить. Вечером чай без ничего, без сахара. Горячий чай, если это можно назвать чаем, чуть-чуть водичка закрашенная.

Попервах они разрешали в передачах передавать кипятильники, людям сахар, что-то передавалось, а потом запретили и позабирали абсолютно все. Меня перевели в другую камеру, из пятой в первую перевели. Там были у людей кипятильники, чай – попередавали людям передачу. Они пришли и выгребли у нас все, и лекарство, которое передавали. Мы вообще три дня сидели голодные. Со мной находились довольно-таки известные личности в камере. Это мэр Новотроицка Зваровский и политолог Максименко, наш херсонский. Там тоже они находились. Он человек-инфарктник тоже. Ни лекарств, ничего ему не было. Как оказалось, со мной в один день забрали и Колыхаева. Он потом… Позже случайно увидели, что он находился прямо напротив меня в камере, напротив меня, я Колыхаева видел.

Потому что это у всех. Я потом у ребят спрашивал, которые освободились, у всех. Всех заставляли подписывать эту на сотрудничество, абсолютно всех, иначе не выпускают. Я был там до 8 августа. Вышел – просто вздохнулось легко, наконец-то вышел на свободу. Рядом там магазин и девочки из магазина, продавщицы: «Что, выпустили?» Они просто: «Только выпустили?» Я говорю: «Да». Побежали, вынесли водички, дали денег. «Где живешь?» Я говорю: «В центре». Дали денег на маршрутку, езжай. Я спрашивал у ребят, они многих так выручали, спасали, чтоб люди могли добраться. Спасибо этим девочкам. Я отец-одиночка, у меня сын дома 14 лет, на то время 13 лет было. Плакал.

С моей матерью был, с бабушкой. Они мне рассказывали, когда меня забирали, они слышали все выстрелы, все крики. Все это слышали. Отгоняли их от этих ворот прикладами, отгоняли. Потом какой-то узбек или бурят вышел, вынес типа моему сыну сок: «Не волнуйтесь, его допросят и вечером будет дома». Вечер немножко затянулся. Они просидели до двух часов ночи под подъездом, сидели ждали. И каждый вечер они сидели под подъездом, ждали, когда я вернусь. Практически месяц я просто отлеживался дома. Шевелиться практически невозможно было. У меня есть фотографии, что я весь в синяках. Они ж выдерживали, чтобы синяки посходили, потом только отпускали. Частично пооставались.

Потом пошел в больницу нашу, поликлинику. Наша врач выехала, думаю, просто травма, зафиксировать просто травму. Не говорить. Смотрела девочка, которая замещает нашего врача, она, практически не скрываясь, одна носит брелок «Воля». С ней откровенно поговорил. Она мне оформила все, как полагается. У меня поломанные ребра, печень увеличена была. Я сам пил таблетки для восстановления печени, потому что по печени лупили хорошо. Почки тоже. Все это зафиксировал. Дело в том, что после фиксации я прятал фотографии и документы врачебные. По людям разным, то в одной стороне, то в другой стороне прятал. Ждал, что кто-то приедет, чтобы получить их обратно. И только сейчас недавно получил и буду идти в полицию, предоставлять эти документы.