“Люди бросали своих питомцев, когда уезжали из города”

Наталья Константиновна так и не научились преодолевать психологические трудности. С 2014 года она потеряла нормальный сон, и каждую ночь просыпается от малейшего шороха

Я пенсионерка, проживаю в Славянске. Никуда не выезжала. Я родилась тут и работала. Мне шестьдесят два года.

Честно говоря, у меня был шок 24 февраля. Я утром встала, собиралась идти на работу. Звонит мне кума и говорит: «Наташа, война. Включи телевизор». Включили. Каким дальше был день, я уже не помню. У нас ничего не было, но мы смотрели, что происходит там - в центре Украины. 

За период войны у нас не было воды, газа и света. Мы в частном доме живем, поэтому нас выручал колодец. У соседей была питьевая вода, у нас - только техническая. Люди всегда приспосабливаются. Вообще я безумно благодарна всем волонтерам, всем организациям, которые оказывали гуманитарную помощь. А вообще - люди всегда кооперировались, помогали и советом, и кто чем мог. Так же, как и мы.

Мы сложили печку во дворе, собрали все веточки, которые были, и готовили пищу, кипятили воду. Приготовили посуду, которую не жалко было на костре испортить, и так готовили. Люди, которые жили в многоэтажках, тоже складывали кирпичи и делали печку, чтобы кипятить воду. А потом эти кирпичики уносили с собой, потому что их воровали. Вы знаете, очень страшно то, что кто-то пользовался чужой добротой.

У меня три собаки, и их тоже надо было кормить. Мы видели, как люди выбрасывали своих питомцев, уезжая, а те потом просто не доверяли людям. Мы их тоже подкармливали. Трудно было, конечно. Но я не могу сказать, что это самое страшное.

Самое страшное было тогда, в первые дни, когда начались бомбежки Краматорска и района. Истерики были сумасшедшие, нам некуда было выезжать, да и финансовой возможности не было. Мы понимали, что мы животных не бросим, а забрать с собой будет нереально. Жить в чужом городе, снимать квартиру тоже не было возможности. Поэтому мы оставались в городе, и все наши питомцы тоже. Мы и соседских собак кормили.

Человеку много ведь не надо: крыша над головой, какая-то еда, чтобы с голоду не умереть, и спокойный сон. А вот спокойного сна не было. Прятаться у нас было некуда. Полагались на то, что все-таки судьба сбережет.

У моего сына домик небольшой недалеко от меня. Мы с ним вдвоем, потому что вдвоем легче.

И все близкие, кто с детьми, в основном уезжали, а те, кто выехал из города в довольно-таки почтенном возрасте, уже вернулись, потому что сейчас вся страна под обстрелом. Летит как в одну сторону, так и в другую одинаково. Везде страшно: не знаешь, когда прилетит и куда. Я сейчас стою возле дома, в подъезд которого ночью попал снаряд. Я не знаю, что это за ракета, но с пятого по первый этаж - сплошные руины. Ни одного перекрытия нет, ничего. Там торчит унитаз, там - раковина, там - мебель. Ведь когда-то это были хорошие, ухоженные квартиры. Видно, что там люди жили достойно, а сейчас это все пустое. Вот это страшно. 

Я не научилась преодолевать психологические трудности, стрессы. Так же плачу, и истерики бывают, и страхи ночные: где-то что-то хлопнет - уже не сплю. Мы в 2014 году продали квартиру после того, как это все было в нашем регионе. Я могла уснуть до полуночи, а с двенадцати ночи и до утра уже не спала. У меня был страх, что надо будет бежать. Боялась проспать. Даже если спокойно, тихо, мы после одиннадцати уже не спали.

Мне пришлось продать квартиру, и мы уехали. На краю города купили жилье мне и сыну. Я не преодолела психологически ничего. Как было страшно, так и сейчас страшно. Это не проходит, это на всю жизнь. Мы понимаем, что надо жить. Вот мы проснулись утром сегодня: «Спасибо, Господи, что мы живы. Спасибо за то, что у нас есть сейчас». Первое, что мы слушаем: были ли в городе прилеты. Если нет - значит, все люди живы, и есть крыша над головой.

Надо жить сегодня, а что будет завтра, мы не знаем, и нет планов у нас. Большие планы есть, но когда все это закончится, дай Бог, чтобы мы остались живы. Тогда надо будет отремонтировать дом, еще что-то посадить, отстроить заборы. 

Я не знаю когда может закончиться война, но я не думаю, что в этом году. Никакая война не заканчивается боями - она заканчивается переговорами. Тем более те войны, которые начинаются с ХХ века, они должны только переговорами заканчиваться. Другого выхода нет, иначе это будет выжженная земля. В тех городах, в которых сейчас идут бои – выжженная земля: там нет ни одного дома, ни одного фундамента. 

Наш центр занимается усыновлением. Однажды я дежурила на вокзале, смотрю – микроавтобус подъезжает, выходит женщина. Лет пятьдесят ей. И вокруг нее дети: одиннадцать человек, где-то от пяти лет до четырнадцати. И вот она всех собрала, завела в зал, а сесть негде. Я помогла им разместиться и наблюдала за ней. У нее была сумка с едой, она детей покормила. Я рассказала директору, и мы им дали сухой паек. Это был детский дом семейного типа. Старшие мальчики помогали перевезти вещи, а уезжали с ней восемь или девять деток. Подъехал поезд из Краматорска полностью загруженный, а на перроне толпа. Она с этими детками, а мы в толпу не идем, потому что нас могут толкнуть с перрона. Люди пытаются сесть в этот переполненный поезд, а она с детками. Закрывает их собой, а люди бегут, детей чуть ли не сталкивают с перрона. Она побежала к одному вагону, к другому – не взяли, и поезд тронулся. Она стоит с этими детьми, те на нее подняли глазки и смотрят. А я вижу - она вообще не понимает, что сегодня поезд ушел. А следующий если и будет, то неизвестно когда, да и сядут ли они в тот поезд?

Я опять пошла к директору и попросила, чтобы созвонился с областью. Мы зарезервировали ей купе, взяли этих деток под ручки, чтобы не потерять. Бежим к этому поезду, а за нами бегут люди. Кто-то просит тоже посадить с детьми. Я их понимаю. Если проводник возьмет – не  вопрос. Ведь для этой женщины каждый ребенок родной - кровно родной, как она считает. В душе они все ее дети, и она за каждого готова жизнь положить. И если я эту женщину увижу, когда они вернутся, низко ей поклонюсь за деток. Они живут в семье - они живут с мамочкой, которая для них готова на все.