"Авиаудар. Дочка ползет на коленях. Муж кричит: "Инна, она в крови!"

"Самый страшный день 13 марта, 9:20 утра, - вспоминает Инесса из Мариуполя. – Еда на кострах. Муж грел кипяток для чая. Поднялись с дочкой в квартиру позавтракать. Звук самолётов. Сильно не отреагировали. Самолёт развернулся и полетел дальше. Пошла в коридор. Жуткий взрыв. Дочка ползет на коленках. Это была авиабомба во двор! Вынесло всё. Окна с рамами, двери... Все в пыли, дыму. В квартиру забежал муж. Передаю ему дочку. Он кричит: "Инна, она в крови!". 

Я – житель Левого берега, точнее это конкретно была площадь Победы. Достаточно много людей в нашем городе знают, его называют «Банковский дом». Не знаю, знали ли вы его. Еще очень давно был Проминвестбанк в этом доме, потом в этом доме был Сбербанк россии. Центральный дом на площади. Старая-старая сталинка. Мое утро началось с того, что я не помню точное время. Возможно, это было около пяти, возможно, раньше.

Позвонила моя подруга, она же кума, которая живет на Ленинградке, которая до жути боялась войны и говорила, что она будет и нам нужно уезжать. Чему мы, естественно, не верили. Говорит: «Инна, это все началось». Дом у нее смотрит последний на посадки. Говорит: «Все, мы уезжаем, мы переезжаем к тебе». Говорю: «Конечно, собирайся». У нее тоже двое детей, и они семьей и собакой приехали к нам. Почему к нам? Потому что я ее уверяла, что у нас шикарное бомбоубежище, настоящее, построенное в 53-ем году, с несколькими выходами, там все предусмотрено. Поэтому здесь нам будет нестрашно ничего. Приехав к нам, естественно, все читали новости. Все телевизоры были включены.

Несмотря на то, что свекор со свекровью моей жили в Ирпене. То есть подумать о том, что уехать сюда, мы даже не стали ввиду того, что здесь тоже началась атака на аэродром в Гостомеле. И не было в этом смысла. Решили, что останемся все по своим местам и будем дальше действовать по ситуации. Читая новости, смотря телевизор, опять же, затрагивая нашего мэра, который успокаивал и говорил, что все под контролем, все хорошо, мы укреплены, мы будем защищаться, то все решили остаться на тот момент дома. 25–26-го еще до обеда можно было пойти в магазин, и то практически уже все было закрыто на Левом. Потом это все начали выносить, мародерить, разбивать.

Ты не понимал, что происходит, ты понимал только одно, что тебе говорили. Выехать уже невозможно, потому что город уже окружен, колонны расстреливают, только на свой страх и риск. Поэтому, как и весь наш город, мы стали заложниками всего этого происходящего и начали думать, как дальше нам выживать. Естественно, в квартире начался жуткий холод. В квартире уже мы не ночевали, потому что дети очень сильно боялись. Благо, что бомбоубежище находилось в нашем подъезде. Мы спускались туда за минуту, грубо говоря, живя при этом на первом этаже. Еще ходили в квартиру кушали. Еще могли готовить на газовой поверхности еду. Газ уже был такой, еле-еле. Давление было очень слабым.

Прилетало, где-то рядом. Прилетало. Ленинградский весь был разбитый, но еще пока что мы жили. Неделю мы прожили в страшном сне, с готовкой еды на кострах, потому что прекратилось газовая поставка газа. Все трубы были перебиты. В какой-то момент был прилет на проспекте Победы, возле остановки. В одной из комнат у нас посыпались стекла. Это было самым таким первым тяжелым моментом этого всего. Как оказалось, это самым, наверное, простым.

Далее у нас случился пожар. В магазине под нами… был огромный магазин дешевой интернет-одежды, его специально подожгли. На тот момент уже не было ни воды, никаких пожарных, невозможно было дозвониться.

Детей прятали в одном из подъездов. Дышать уже было невозможно от этой гари, которая шла от этих вещей. В общем, пожар мы ликвидировали. Остались живы. Мужчины были с ожогами, с черными руками, лицами. Но пожар мы ликвидировали, тем самым мы могли дальше оставаться в нашем бомбоубежище. Количество людей было нереальным. Самому маленькому ребенку было две недели, и далее по старшинству. Приходили все: родственники, соседи, потому что действительно было очень хорошее бомбоубежище.

Так мы дожили до первой субботы, когда якобы была объявлена первая эвакуация. На радостях мы собрали вещи (они были уже собраны, сели в машину и попытались выехать в центр города. В центре города, оказывается, еще была жизнь, это был не Левый берег. Левый берег – уже был полный беспредел, мародерство, и просто паданье снарядов. Там еще была полиция, там еще были какие-то органы, не знаю, как назвать власти, которые что-то кому-то говорили. Доехав до Драмтеатра, проехав круг, нам сказали, что никакой эвакуации нету. Что это все никто ничего не дает, никакой «зеленый коридор». Опять же, вы выехать сможете на свой страх и риск, но везде уже стоят российские войска, поэтому этот выезд очень опасен.

Мы покружились, поехали к своим близким друзьям, которые проживали возле Бахчиванджи. И наверное, мы бы там остались у них, но судьба распорядилась так, что мы забыли дома маленькую сумочку с документами, и нам пришлось вернуться. Вернувшись к себе во двор, все радостно нас обнимали, те, кто остались. Сказали: «Ой, какие вы молодцы, что вы вернулись».

Сложно сейчас передать все эти чувства. Все, что ты злился на сам себя, ты ненавидел все вокруг, ты не понимал, почему все это происходит, почему никто ничего не делает, почему нам не помогают, почему не привозят банально хотя бы какой-то хлеб и воду. Хотя нет, воду нам раза два привезли во двор, но стоять под обстрелами ее набрать – это было тяжело. Ну набрали, все, что могли, набрали. И тут случился самый страшный вообще день, один из страшных дней в моей жизни. Это было 13 марта, 9:20 утра. На тот момент уже не было ни газа, ничего. Вся еда готовилась во дворе на мангалах, на каких-то самодельных печках, кирпичах.

Так же, как и все, мой муж грел кипяток, чтобы заварить в термос чай, попить чай. Мы поднялись с дочкой из бомбоубежища в квартиру, чтобы позавтракать, потому что темнота, хотя бы какой-то стол, свет, цивилизация. В этот момент мы начали слышать звуки самолетов. Мы как бы и слышали до этого, поэтому не отреагировали. Я даже подошла к окну, посмотрела, где этот самолет. Он как бы кружил, но развернулся, как мне показалось, и полетел дальше. И тут я просто пошла куда-то в коридор что-то взять.

Я не могу описать, что произошло в эту секунду. Это был просто атомный взрыв, просто атомный взрыв, и я не поняла, как это случилось. Ко мне уже прибежал ребенок, она ползла на коленках. Мы стали с ней в коридоре. Это была авиабомба, это был авиаудар, который пришелся к нам во двор. Вынесло просто все. Окна – это было не просто стекла, это было с рамами, с фрамугами, это были межкомнатные двери. Это было все то, что находилось в квартирах. Все было вынесено в другую сторону квартиры.

И я вижу, что у нее все лицо в крови. Здесь толпа нас давит в бомбоубежище. Я кричу: «У меня ранен ребенок!» Забегаю в квартиру. Я отрываю кусок ваты, закрываю ей лицо, и мы пытаемся выбежать из подъезда.

Мы находились, грубо говоря, через дорогу от четвертой Горбольницы. Но добежать туда… обстрел шел сумасшедший. Но нам некуда было деваться. Муж бежал впереди с дочкой, я бежала сзади с рюкзаком с документами. Когда мы пересекли Пашковского, мы начали кричать: «Помогите у нас раненый ребенок!» Ну благо… Я просто не знаю, в тот момент еще были врачи в четвертой больнице. Они, видать, знали, увидели, услышали, что произошло. Они понимали, что сейчас будет огромное количество раненых. Они стояли уже на углу. Когда мы начали кричать, что у нас раненый ребенок, они просто выбежали, схватили ее.

Пока мы добежали до отделения, в хирургии все это было. Все это принималось уже в коридоре. Ни в каких кабинетах уже никого не было, потому что было очень опасно. Все кушетки, все операционные стояли просто в коридорах. Работали еще генераторы у них. Врачи-хирурги осмотрели ее и начали меня успокаивать. Говорят: «Успокойтесь, с ней будет все в порядке». Ее быстро положили на кушетку. Подбежали два молодых хирурга, они осмотрели ее. Начали просить помощников. Говорят: «Пожалуйста, шовный материал. Все, что есть, несите сюда».

Меня не подпускали к ней, муж стоял со мной рядом. У нас в убежище остался еще старший сын. Мы не понимали, что делать, бежать туда к нему? Хотя все друзья, соседи. Мы знали, что его там не бросят. Понимаем, что нужно остаться здесь с дочкой. Врачи сделали, конечно, невозможное. Они даже ее обезболили, они нашли лидокаин. Они наложили шов, причем достаточно хорошим шовным материалом. Это было, потому что маленькая девочка шести лет, у которой было ранено лицо.

И дальше начался еще бόльший ад. Начали привозить раненых из нашего дома и соседнего дома. Бомбы было всего три. Одна упала на Пашковского, вторая между Пашковского и в гаражи, и третья к нам во двор. Это были настолько страшные картины…

Я просто была полумертвая сама. Когда нам отдали дочку, сказали: «Вы отделались просто». Я не знаю, как нам повезло. Нас посадили там на диванчике.  Говорят: «Переждите обстрел». Обстрел, он не прекращается. Дочку покормили, дали ей попить сока, дали нам горячего чая, это было просто невероятно в тех условиях и в той ситуации. Мы сидели, укрывшись одеялами. Этих людей ложили на пол, на одеяла.

Дальше мы все-таки через пару часов под руководством какого-то волонтера… он помог нам добежать до дома назад. Нас ждали все. Боялись даже спросить, что с нами. Но так как более-менее ранен ребенок, мы оставили ее в убежище. Сами побежали в квартиру, хотя бы вынести эти стекла, эти все рамы. Все вынести и дальше что-то делать. Позабивать хоть чем-то эти окна, потому что минус 12 на улице, а уже вообще ничего нигде нету. В момент прилета этой бомбы все машины, находящиеся во дворе, в том числе наша, полностью сгорели.

Далее еще туда подзахоронили еще несколько человек, которых нашли в квартирах, где-то под завалами. Еще (я не могу назвать точное число) тех, которые умерли уже в четвертой больнице. Сразу, вы знаете, потом уже родственники спрашивали, почему вы не составили список. Честно, об этом никто не подумал в тот момент. Просто не об этом шла речь. Далее наступила еще одна страшная неделя борьбы, холода. Мы не могли согреться. Еда, как ни странно, еды было достаточно, и дома были запасы.

Далее неделя прошла под страшными обстрелами. Прилеты уже были и в дом, и фосфорные бомбы. И горели опять квартиры, и горела крыша. Все это тушилось собственными силами без воды, руками, выбиваниями. На тот момент периодически пробивалась связь. На пятом этаже в нашем доме я могла поймать связь и даже позвонить. Проше всего было написать обычную текстовую СМСку, которую мы писали, когда только телефоны появились.

Выехать невозможно. Дороги нет. Мост разбит. По набережной ты не проедешь. Через Мухино тоже, либо расстреливают, либо возвращают. Дошла та точка кипения, когда мы поняли, что нужно уезжать, иначе мы просто умрем здесь. Очень переживали и боялись за дочку. После ранения ты уже не имел права на вторую ошибку такую.

Закутавшись в одеяло, посадив к себе в эту маленькую машину еще куму и двое детей, поскольку у кума машина была вся без стекол, ехать в ней с детьми вообще было не реально, мы все-таки выехали в понедельник, 21 марта. Где-то в обед это было. Я благодарю тех людей, которые нам рассказали маршрут просто пошагово, просто по миллиметровому шагу. Ели б этого не знали, мы бы никогда не выехали.

Они просто лежали, лежали на протяжении всего нашего пути. Когда мы доехали до центральных проходных, там, видать, тоже был авиаудар, там был огромный котлован. Нам нужно было его объехать, объезжали по встречке. И вот когда мы выехали на Горбатый мост так называемый, который шел параллельно Пост-мосту, тогда внутренне я про себя подумала: «Наверное, мы все-таки выживем и выедем». Хотя еще до выезда было много. Потом мы ехали гаванью, Слободкой через ж/д переезд. Мы оказались на ж/д вокзале. И когда мы уже оказались на кольце, на гостинице «Чайка», мы кричали. Я не знаю, что с нами происходило в тот момент. Ну там уже была человеческая дорога. И все мы понимали, что нам чуть-чуть подняться на выезд на Милекино, и мы практически, наверное, спасены.

Очень долго стояли на выезде, очень долго. Мы увидели вообще, что существуют люди. Оказывается, тут еще полно людей. Все едут. У людей есть машины, машины непобитые. Не знаю, люди их прятали, как у них все это вышло, но колонна была сумасшедшая. Тяжелым таким этим… мы к 12 ночи добрались в Бердянск. Нас пустили с детьми, это нас приютили, опять же, знакомые. Три дня мы были в Бердянске. Нам нужно было снять швы. Нам нужно было заправиться. Нам нужно было хотя бы выкупаться или хотя бы просто помыться спустя практически месяц без воды, без купания, этого всего.

И вот спустя три дня мы выезжали на Запорожье. Опять же, с первого раза у нас ничего не вышло. Колонну не выпустили. Начался тяжелый бой на Васильевке. Мы съезжали в первое попавшийся село. Спасибо нашим людям, нас приютили, всю огромную колонну. Нас расселили по домам, нам дали еду.

И на следующий день рано-рано утром мы попытались все выехать, и нас выпустили. Когда мы из «серой зоны» увидели украинские флаги, мы плакали, мы рыдали. Мы были готовы остановиться и просто целовать этих военных, полицейских. Кто они были, МЧСники? Я не знаю. Когда мы попали в Запорожье, ты просто был в другом мире.

Этот вопрос, наверно, останется пака что открытым. Дай Бог, чтобы когда-то услышали на него правдивый ответ. Сейчас вернулись те, которые очень ждали «русский мир» и рассказывают, что теперь у них все хорошо. Как бы это ни было… Мы вообще, у нас история такая, что мы в 14-ом году приехали из Донецка. Мы вообще сами коренные мариупольцы, но так случилось, что мы жили в Донецке. Там оставили квартиру.

Очень долго жили на съемной квартире и год назад мама моя говорит: «Сколько вы будете мучатся? Давайте я вам помогу, и купим квартиру». Мы уже ее выкупили, ту, которую снимали. Мы уже были знакомы со всем двором, соседями. Так случилось, что 5 ноября будет год, как нету мамы. Еще моя большая боль. Опять же, я понимаю все, это был ковид. Был страх неподготовленности нашей больницы, поэтому вслед за смертью мамы, когда я еще не опомнилась, случилась война.

Теперь мне кажется, что я просто не живу, существую. Единственное – хочется дождаться окончания этого всего и увидеть, как говорят, победу добра над злом.